Путь Людей Книги
Шрифт:
Де Берль на мгновение потерял дар речи.
— Да это же профанация… брать с собой женщину! И этот деревенский дурачок… ведь они не посвящены! Не делай этого, прошу.
— Боюсь, в сложившихся обстоятельствах у Маркиза нет выбора, — тихим голосом проговорил де Шевийон.
— Вы оба — пленники собственного упрямства. Риск чересчур велик. Всё за то, чтобы отложить экспедицию, — неужели вы этого не видите? Или вы ослепли? Нет, я понял… я знаю, почему вы так торопитесь, что не хотите даже посоветоваться с Братством. Ты болен, Шевийон, ты умираешь, и только Книга может спасти твою жизнь…
Шевийон молчал.
— Я не намерен… — снова открыл рот де Берль, но Маркиз не позволил ему договорить.
— И не надо. От тебя
Маркиз не сомневался, что Вероника поедет дальше, хотя сам не знал, откуда взялась такая уверенность. Зато он знал, что ему трудно будет сейчас с ней расстаться. Эта эгоцентричная, ребячливая женщина была ему нужна. Он привык к ее присутствию. Она вносила что-то очень важное в атмосферу этого путешествия. С другой стороны, он не просто к ней привязался — его к ней буквально толкала неведомая сила. Он пытался сам перед собой оправдаться, но чувствовал, что это не вносит никакой ясности — напротив, все только усложняется. Ему пришло в голову, что для обнаружения Книги, возможно, нужна женщина — так же, как нужен мужчина, — и что в этом сплетении обстоятельств и случайностей, возможно, заключена глубокая мудрость. Короче, нужно поговорить с Вероникой и напрямую все ей выложить. Кое-что, конечно, приукрасив и драматизировав, ибо ее ребяческий ум жаждет сказки. Нет, ни в коем случае не обманывать. Эта мысль испугала маркиза. Просто постараться, чтобы она согласилась. Он знал, что она согласится. Чувствовал, что согласится. Хотел, чтобы согласилась. Рядом с ней он был таким же сильным, как шевалье д'Альби.
В тот вечер, когда господин де Шевийон играл на клавесине, Маркиз попросил Веронику уделить ему минутку. Вначале они стояли у окна, потом, хотя ночь была холодная, вышли на террасу. Маркиз без околичностей попросил, чтобы она поехала с ними дальше. Сказал, что де Берль ехать, вероятно, откажется и что некоторое время им будет сопутствовать Берлинг. Вероника не удивилась, скорее изобразила удивление — быть может, для того, чтобы услышать какое-нибудь признание. Маркиз не хотел показаться жестоким, однако Веронике больно было слушать его слова.
— Шевалье вас бросил. Он знал, что делает, решаясь на поединок. Никак иначе я объяснить его отсутствие не могу. Он и нас бросил. Не понимаю, почему ему вздумалось взять вас с собой, да сейчас это уже и не важно. Наши пути пересеклись, и если тут вмешался случай, позволим ему принести плоды.
Вероника резко повернулась к Маркизу спиной.
— Мы собирались обвенчаться.
— Нечто подобное я и предполагал. Это весьма романтично и в стиле шевалье.
— Прошу вас так не говорить.
Он не видел в темноте ее лица, но вообразил, что Вероника плачет.
— Не отчаивайтесь. Может, оно и к лучшему. Шевалье был и останется моим другом. Но мне бы не хотелось видеть его вашим мужем. Не вашим…
Набравшись решимости, он коснулся ее щеки. Щека была сухая.
— Вы необыкновенная женщина. Пожалуйста, не возвращайтесь в Париж.
9
Всякая книга — отражение Книги и ее отблеск. А также символ человеческих попыток познать Абсолютную Истину; в некотором роде каждая из написанных людьми книг — шаг на пути к этой истине. Ибо людям дано предчувствовать, что вещь, показавшаяся им достойной описания, непременно будет нести в себе некий космический или божественный смысл. Поэтому они терпеливо, как муравьи, собирают слова, чтобы этот смысл выразить.
А описания достойно все. Не только жития святых, грандиозные катастрофы, войны или семейная жизнь монархов, но и рождение седьмого ребенка в семье ткача, жатва в какой-нибудь бедной деревушке, сны безумной старухи и день в богадельне в Манте. Люди догадываются, что, если собрать все эти более или менее значительные события и, словно разбросанные кусочки огромной мозаики, сложить воедино, жизнь и смерть откроют свое подлинное значение.
Поэтому любая книга сравнима с человеком. В ней содержится некая независимая, живая и обособленная часть истины, она сама — вариант этой истины, героический вызов, брошенный Истине, дабы та явила себя и позволила нам жить дальше уже с блаженным ощущением полноты познания. И в то же время всякая книга, написанная человеком, его перерастает. Человек, который пишет книги, превосходит себя, поскольку предпринимает смелую попытку разобраться в себе и себя назвать. Сам он — лишь действие, хаотическое движение, книга же это действие называет, придает ему смысл и определяет значение. Всякая книга — увенчание действия.
Стало быть, если Бог написал Книгу, то и Он превзошел в ней самое себя и свое творение. Вложив в Книгу всю свою мудрость, свою бесконечность, законы управления миром, Он описал себя. Отразившись в ней, будто в зеркале, увидел, каков Он. Так что Книга — расширение божественного сознания; она более божественна, нежели сам Бог.
Такие примерно слова услыхал на прощание от господина де Шевийона Маркиз. Повествование же наше меж тем, задержавшись на несколько дней в Шатору, вновь устремилось вперед. Герои отправляются в дальнейший путь, но теперь в центре нашего внимания будут главным образом Вероника и Маркиз. Не потому, что они какие-то особенные или исключительные, а потому, что между ними возникают новые связи, а это позволяет начать странствие еще раз — сначала, но несовершенно других подмостках. В декорациях любви.
Когда на сиену вступает любовь, обостряется способность видеть вещи, прежде остававшиеся в тени. Но вместе с тем острота видения того, что уже известно, ослабевает.
Другие персонажи — например, господин де Берль, — навсегда уходят со страниц повествования. В тот день де Берль сел в почтовый дилижанс и, мрачнее тучи, вернулся в Париж. А господин де Шевийон остался в своем доме ждать возвращения Маркиза с Книгой. Впрочем, им не довелось больше увидеться: через месяц после отъезда Маркиза де Шевийон скончался, изнуренный осенней непогодой, — возможно, потому, что не разрешил пустить себе кровь.
Веронике трудно было принять решение, хотя в ее распоряжении была целая ночь. Маркиз открыл ей подлинную цель путешествия. Рассказ о Книге должен был, по его расчету, пробудить в ней тягу к приключениям и позволить найти в себе иную, более высокую мотивацию, нежели потребность в очередной любовной игре. Но перед Вероникой встала дилемма: как хороший, хоть и полагающийся только на интуицию игрок, она чувствовала, что в любви на кон ставится верность. Для нее же верность ассоциировалась с потерей. Ведь это она оставалась верна, а уходили мужчины. Даже если Вероника по наивности разделяла верность телесную и духовную, бросали в конце концов всегда ее.
Если бы Маркиз завладел не только ее душой, но и телом, если б в ту ночь она стала его, никакой дилеммы бы не возникло. Женщина, которую обидели, готова привязаться к другому. Женщина, проигравшая в одной любви, будет искать новую и пойдет за новым любовником. Ведь в путь отправляются мужчины, женщины их только сопровождают, думала Вероника. Маркиз невольно повернул дело так, что оно сулило весьма серьезные последствия. Он пообещал Веронике любовь и придал своему обещанию прелестный налет таинственности, без которого редко обходится исполнение детских мечтаний. Для Вероники, пребывающей в плену собственного тела, мира свиданий, любовников, красивых платьев, непритворного одиночества и ничего не значащих слов, это было обещанием освобождения. А стало быть, означало гораздо больше, чем очередной роман и увлекательное путешествие в Испанию. Ей предоставляли возможность провести великий жизненный эксперимент. И разве принятие этого вызова не стоило — пусть даже пылкой и искренней — любви шевалье д'Альби?