Путь Людей Книги
Шрифт:
Вероника, подойдя поближе, внимательно рассматривала женщину.
— Принцесса совсем не похожа на пленницу. Это она пленила дракона. Разве такой дракон может кому-нибудь причинить вред? Уж скорее этот рыцарь.
— Вы правы, — поддержал Веронику де Берль. — Да и картина не точно воспроизводит легенду. Это просто художественная вариация. Откуда она у вас, господин де Шевийон?
— Я ее привез из Италии. Картине больше двухсот лет. Это Уччелло.
Все вернулись за стол. Черный слуга подлил в бокалы вина.
— Превосходный напиток! — Маркиз отхлебнул немного и долго держал вино во рту, смакуя. — Смысл этой картины мне, пожалуй, ясен. Дракон
— Человек — подобие Божье, и его природа безгрешна, — сказал Шевийон. — Грех приходит извне, из столь же могучего, как царство Божье, царства тьмы. Это Сатана стремится заронить в нас грех и зло, а мы в минуту слабости ему поддаемся. Картина же совсем о другом…
— Мне кажется, вы ошибаетесь, — беззастенчиво вмешался де Берль. — Зло присуще нашей натуре, оно вселилось в нее в момент грехопадения прародителей. Они передали его нам с кровью, которую мы наследуем. Так говорит Священное Писание. Поиски иных корней зла греховны. Долг каждого из нас — уничтожить зло в себе и вокруг себя, объявить ему войну не на жизнь, а на смерть, как это сделал святой Георгий.
— А не кажется ли вам, что есть еще один способ избавиться от этого порока, независимо от того, откуда он взялся? Греховность — темная, мрачная сторона нашей натуры. Но эту темную сторону можно научить добру, обратить к Богу и приручить, как эта женщина приручила дракона.
— Наставить на путь истинный Сатану! — воскликнул де Берль. — Это же противоречит принципу мироустройства.
— Быть может, Бог, создавая людей, обязал их стремиться к добру путем самосовершенствования, то есть игнорируя подстрекательства Сатаны, а вовсе не пытаясь его одолеть. Борьба с миром — борьба с самим собой. Всякое насилие — это оружие Сатаны, это несправедливость, смерть, огонь и пытки. Борьба — как и война — не может служить добру. Убийство есть убийство.
— А разве борьба во имя благой цели не бывает справедливой? — осторожно спросил Маркиз.
— Если мы это признаем, придется также признать, что цель оправдывает средства, — ответил де Шевийон. — Получается замкнутый круг. Преследование людей, точно диких зверей, изгнание из собственных домов и родного отечества, знаки на дверях иноверцев, якобы оповещающие о заразе, гетто в городах. Нет. Я верю, что человек носит Бога в себе и что к каждому Он обращается по-разному.
Вероника вернулась в свою комнату в смятении. Возможно, на нее так подействовало вино, а возможно, усталость, разговоры, эта странная картина. Опустившись на колени возле кровати, она попробовала молиться, но не могла сосредоточиться. В голове мелькали образы минувшего дня: пестрые цветочные ковры, женщина с драконом, пятна на перепончатых крыльях, шевелящиеся губы Маркиза, мускулистые ноги слуги. Вероника разделась и нагишом скользнула в холодную постель. Смотрела в темноту и чувствовала, что она уже не та, какой была раньше. Что-то в ней изменилось, она словно вышла из себя куда-то наружу. Коснулась пальцами щеки, и на мгновение ей почудилось, будто это не ее лицо, а чужое, хотя тоже хорошо знакомое. Ее удивила гладкость кожи. Удивило, что это лицо — не лицо Маркиза.
Гошу не хотелось спать. Он боялся проснуться снова в конюшне в Сент-Антуанском предместье. Сидел, съежившись, на кровати, поглаживая кончиками пальцев атласное покрывало. Его переполняла такая любовь и благодарность к людям, взявшим его с собой, что казалось, он сможет заговорить. Он открыл рот, набрал воздуху в легкие. Услышал в тишине ровное дыхание пса, спящего на полу возле кровати. Беззвучно выпустил воздух и, подняв голову, через открытое окно увидел над парком падающую звезду.
Господин де Берль стоял у окна и смотрел на парк. Ночь смазала фантастические цвета, и все клумбы выглядели одинаково. Де Берля одолевали сомнения. Он теперь сомневался во всем: в существовании Книги, в том, что экспедиция имеет смысл, что они хоть чего-нибудь добьются, что шевалье к ним присоединится. Он понимал, что развитие событий уже слишком далеко увело их от первоначального плана. Все выходило из-под контроля, а он не был к этому готов. Он испытывал разочарование и все более склонялся к тому, чтобы вернуться в Париж, независимо от того, дождутся они шевалье д'Альби или нет. Вера окончательно покинула господина де Берля.
Сердце ему подсказывало, что Господь сбивает их с пути.
В комнате Берлинга еще горела свеча. Англичанин сидел за ломберным столиком, крытым зеленым сукном, и водил по нему пальцем. Он ощущал, что его окружает какая-то тайна. Что-то здесь недоговаривалось, о чем-то умалчивалось — о чем-то очень существенном. Он машинально нарисовал пальцем на сукне кружок, потом еще один. Поразмыслив минуту, добавил еще два. Попытался соединить их каким-нибудь разумным и гармоничным способом, но вдруг передумал. Стер ладонью невидимый рисунок и засмеялся в ответ своим мыслям. Задул свечу и лег спать.
Маркиз мелом очертил на полу круг и встал в центр, расправив плечи, слегка опустив голову. Он видел в своем теле воздух, который раскалялся и заполнял его целиком. Добирался до пальцев на ногах, до ладоней, пальцев рук, до груди, шеи, головы, до корней волос. И Маркиз почувствовал, что снова оказался в озаренном ярким светом бескрайнем пространстве. Давно уже он там не бывал. Его слух улавливал монотонный звук, подобный шуму моря. То, что было внутри него, осторожно выскользнуло из тела и зависло над головой. Он увидел сверху свое одинокое, покинутое им тело. Удивился, заметив в теле что-то новое. Словно бы тоску, томление, тревогу, не позволявшие, будто невидимые путы, двинуться дальше и вознестись выше. Сила, которой стал Маркиз, вернулась обратно в тело и открыла ему глаза. Пошевелила тяжелые портьеры на окне, и те вздулись, как от сквозняка. Но Маркизу этого было недостаточно. Он ждал знака. Он жаждал увериться, что его существование, его цель все еще значится в планах вселенной.
Маркиз дышал спокойно и глубоко. Его дыхание касалось стоп и уходило еще ниже, в землю. Он чувствовал, как поверхность круга вибрирует под его голыми ступнями. Теперь он уже знал, что ничто не сможет ему помешать. Никакое тело — ни конкретное, физическое, ни ментальное — уже не властно над ним. Он был самим собой и мог проникнуть в свою глубочайшую суть.
Коснувшись лба, он сказал:
— Ате.
Коснулся груди и сказал:
— Малькутх.
Коснулся правого плеча и сказал:
— Вегебура.