Путь Людей Книги
Шрифт:
Вероника приехала в собственной карете, которую ей подарил шевалье. Теперь, поджидая его в тени каштана, она рассеянно поглядывала на игравшего во дворе с собакой подростка. Вероника была слишком возбуждена, чтобы на чем-либо сосредоточиться. Ум ее был занят созданием картин ближайшего будущего. На каждой из них она видела себя со стороны; так иногда бывает в сновидениях: мы остаемся собой, однако наша личность условна и изменчива — вон тот, напротив меня, это тоже я. Вероника видела себя черноволосой молодой девушкой. Эта девушка ждет любовника, который вскоре станет ее супругом. Она взволнована, щеки ее горят. Наконец подъезжает карета, золоченая и сверкающая; принадлежит она отцу шевалье, очень важной персоне. Из кареты выходит, нет, выскакивает шевалье д'Альби в темном камзоле с белоснежным жабо. На его лице восхищение, знакомое Веронике по проведенным вместе ночам. Губы прохладны и нежны. Он целует ей руку; затем следует поцелуй в уста. Они пересаживаются в его карету, лошади трогают. Сундуки. Нужно еще перенести сундуки, ведь там подвенечное платье. Картина как бы перемещается назад во времени: сейчас
Маркиз и господин де Берль обратили внимание на женщину, сидящую в открытом легком экипаже. Они слегка поклонились ей, направляясь в трактир, где была назначена встреча с шевалье д'Альби. В глазах Маркиза чуть дольше задержалась расцвеченная необыкновенными красками картина: сидящая в густо-зеленой тени дерева женщина в шоколадном платье, в нарядной шляпке медового цвета, из-под которой выбиваются непослушные прядки темных волос. Такого рода картины обычно вешают на стену в столовой или над лестницей: в них не обязательно всматриваться — просто цветное пятно, от которого улучшается настроение.
Шевалье не было, и это могло означать, что он либо опоздает, либо не явится вовсе. Оба — и Маркиз, и де Берль, — как только увидели одинокую женщину в экипаже, пустой двор и лениво привалившегося к столбику галереи трактирщика, подумали, что более вероятно второе. Но то было всего лишь смутное опасение — мысль, мелькнувшая в голове и затерявшаяся в сутолоке иных впечатлений. Правда, потом, после получасового ожидания, эта мысль вернулась к Маркизу: он снова подумал, что д'Альби уже не приедет, что идеально спланированную череду событий нарушит та непредсказуемость, которая всегда была свойственна шевалье.
Господин де Берль более не скрывал свою злость. Ему вообще был непонятен образ жизни д'Альби, да и, пожалуй, тот особый вид энергии, которая никогда в нем не иссякала и взрывалась, выплескиваясь наружу бешеным фейерверком.
Шевалье опаздывал уже на час, и объяснить это можно было только наводнением, пожаром или ураганом. День, однако, был чудесный. Теплый ветерок принес кухонные запахи, и мужчины ощутили голод. Они уселись за стол на галерее — чтобы видеть дорогу. Движение было небольшое: медленно ползущая крестьянская телега, кучка сезонных работников, колченогая старуха с котомкой за спиной. Небо над Парижем было окрашено в бледно-голубой цвет прошлого. Маркиз чувствовал: что бы ни случилось, в прошлое возвращаться нельзя. Путешествие началось, и теперь имела значение только цель. Не важны больше планы, ожидания и люди, которые эти планы строили. В определенном смысле не важно было даже, что вообще кто-то отправился в путь. Экспедиция уже существовала в уме Маркиза — а значит, и в реальности. Оттого Маркиз и не нервничал так, как господин де Берль. Он полагал, что они просто съедят запоздалый завтрак и поедут дальше, не особенно расстраиваясь из-за отсутствия шевалье. Примерно это он и сообщил за завтраком де Берлю, однако тот, принципиальный противник любых отклонений от принятого плана, настаивал на возвращении. Доводы, которые он приводил, были для него весьма характерны: а вдруг это предостережение, знак, запрет? Маркиз смерил его долгим взглядом, но, когда минуту спустя они увидели, что их кучер едва стоит на ногах и его рвет, встревожился. Де Берль, роясь в сумках в поисках сушеной мяты и угольного порошка, пришел к выводу, что они получили второе предостережение. Почему бы им не вернуться в Париж, выяснить, что случилось с шевалье, нанять нового возницу и поехать завтра, послезавтра — тогда, когда разработан будет новый план. Маркиз слушал господина де Берля невнимательно, так как наблюдал за молодой женщиной, которая в эту минуту вышла из кареты и попросила у хозяина стакан воды. Она нервно обмахивалась веером, щеки у нее горели. Маркиза очаровала робость ее движений, контрастирующая с уверенностью тела, которое, будучи вырвано из тени яркими лучами солнца, выглядело теперь более крупным и сильным. Она то и дело посматривала на дорогу, и Маркизу показалось, что он видит в ее глазах смятение. Что-то здесь было не так. Молодая, хорошо одетая женщина, парижанка («Почему я ее не знаю? » — подумал Маркиз), в одиночестве ожидающая кого-то на окраине… И вдруг, на какой-то неизмеримо краткий миг, его осенило: связав концы с концами, он понял, что перед ним пресловутая любовница шевалье, о которой тот рассказывал на всех углах, умоляя собеседников держать язык за зубами. Кажется, он собирался на ней жениться, что все его друзья воспринимали как очередной ход в бесконечной игре с отцом. Маркиз внезапно ощутил прилив симпатии к молодой женщине. Поглаживая ладонью серебряный набалдашник трости, он раздумывал, не подойти ли ему к ней и не завести ли разговор. Она заметила, что на нее смотрят, и их взгляды на секунду встретились. Маркиз улыбнулся и слегка поклонился. Смутившись, она кивком ответила на поклон и, глядя в землю, вернулась в карету.
Довольно долго ничего не происходило. Жара с каждой минутой усиливалась, и казалось, все замерло навечно. Однако некоторое время спустя во дворе трактира «У императора» появился всадник на взмыленном коне. Он прискакал со стороны Парижа так стремительно, что увидели его, только когда он влетел в ворота. Направив коня прямо к экипажу Вероники, он вручил ей письмо. Взмокшему от пота юному гонцу в мундире наверняка не исполнилось еще и двадцати. Не дожидаясь, пока Вероника кончит читать, он подошел к Маркизу и де Берлю и, протянув им записку от шевалье, сообщил, что д'Альби утром дрался на дуэли и был застигнут на месте преступления. Маркиз знал, что Король-Солнце карает поединки среди дворян со всей суровостью, сколь бы высокое положение ни занимали люди, подобным образом решающие дела чести. Позорный судебный процесс, скандал, даже изгнание. Поэтому Маркиз тотчас понял, что шевалье д'Альби не появится ни сегодня, ни в ближайшие дни. Шевалье, правда, рассчитывал — как он писал — на свое исключительное везение и успешное вмешательство отца. Он просил позаботиться о «мадемуазель Веронике» и подождать его в Шатору у Шевийона, где они все равно предполагали задержаться. Он не сомневался, что будет там не позднее десятого сентября. Что написал шевалье Веронике, Маркиз не знал. Она сидела не шевелясь, закрыв лицо руками.
— Возвращаемся, — спокойно сказал де Берль.
Как ни странно, Маркиз, вопреки рассудку, верил, что шевалье д'Альби повезет. Так бывало уже много раз, ибо д'Альби был рожден под счастливой звездой. Бог любил его и неоднократно свою любовь проявлял. Он создавал вокруг шевалье как бы охранительный воздушный пузырь и заботился о том, чтобы беды и превратности судьбы не слишком его затрагивали. Д'Альби везло в карты и с женщинами, он выигрывал пари и каким-то необъяснимым образом умудрялся не залезать в долги. Почему бы и теперь судьбе ему не улыбнуться? Маркизу еще следовало убедить де Берля, изобразив всю историю с шевалье пустяком, требующим внесения в план лишь небольших поправок. Они поедут только до Шатору, не дальше. Если шевалье не появится, вернутся. Женщину возьмут с собой исключительно потому, что об этом попросил шевалье, скажем, как багаж. Она ведь не дама. Да и что тут раздумывать — ведь Шевийон их ждет!
Де Берль в конце концов согласился. Разве не так начинается большинство путешествий? Мало ли что приходится менять в последнюю минуту, когда уже закончены все дела, упакованы вещи, отправлены депеши… Узнай де Берль об этой дуэли раньше, когда вставал с постели, оставляя в ней беременную жену, или когда целовал спящих детей, он ни за что бы не вышел из дому. Может, и вправду, как утверждает Маркиз, все происходит так, как должно происходить? «Но способны ли мы в таком случае хоть на что-то влиять? » — со страхом подумал де Берль.
Вероника тоже согласилась. Согласилась от отчаяния и растерянности, отнявших у нее способность что-либо решать. Любезный господин в зеленом камзоле подкупил ее искренним участием; к тому же он не задавал вопросов и пообещал о ней позаботиться. Но главное, он был другом ее возлюбленного, что давало ему над ней некую власть.
Когда принесли оба сундука, Вероника отослала свою карету обратно в Париж. Посмотрела еще раз в сторону города и окончательно убедилась, что поступает правильно. Она уже не могла туда вернуться, пускай даже там оставался ее любовник. Возвращение означало бы пробуждение от сна и переход в действительность — пустую и страшную.
Следовало еще найти кучера. Тот, который привез Маркиза и де Берля, явно заболел; его решили отправить домой в экипаже Вероники. Маркиз готов был сам сесть на козлы, но господин де Берль ни за что на свете не соглашался ехать наедине с «этой женщиной». Стали раздумывать, как быть, и тут трактирщик предложил им взять длинноволосого подростка, за которым раньше наблюдала Вероника. Хозяин всячески его расхваливал: и с лошадьми он отлично управляется, и неприхотлив. Когда Маркиз спросил у мальчика, как его зовут, а тот не ответил, трактирщик поспешил объяснить, что он немой. Но зачем кучеру говорить? Может, оно и к лучшему: не сумеет повторить то, что услышит или увидит, подумал Маркиз. Мальчик с волнением переводил взгляд с одного лица на другое, стараясь ничего не упустить из разговора. Он не очень понимал, куда и зачем должен ехать. Понял только, что будет приставлен к лошадям, а наградой послужит отъезд из этого места, куда его случайно занесло. Ему понравились лошади и красивая дама. И вид с козел куда раздольнее, чем с земли. В конце концов Маркиз дружелюбно хлопнул его по плечу и велел бежать за вещами.
— С вас восемь су, — напомнил хозяин. — А зовем мы мальчишку Гош.
Запряженный четверкой лошадей черный экипаж покатил на юг, взметая в горячий воздух клубы пыли. Мальчик на козлах снял суконную куртку и подставил солнцу худую грудь. За экипажем, желтый, как дорожная пыль, бежал его пес.
5
Все путешествия начинаются одинаково: можно сказать, что путник захлебывается пространством. Руки-ноги чуть-чуть дрожат от возбуждения, голова кружится от беспрерывно сменяющихся пейзажей. И лишь не скоро человек, по доброй воле или под давлением обстоятельств сорвавшийся с насиженного места, возвращается к тому, что покинул. Люди отождествляют себя с местом, где пустили корни, словно жизнь без этого врастания в землю неполноценна, лишена смысла. Однако, по мере того как за спиной остается все больше придорожных столбов, прошлое, накрепко связанное с конкретными местами, блекнет и все чаще заслоняется тем, что открывается взору. Дорога с наезженными колеями, колодцы на обочине, незнакомые люди, часовенки на распутьях, маячащие на горизонте деревни, даль, ширь и глубь без конца и края.