Путь Меча
Шрифт:
Если ему и впрямь тридцать три года.
— Так всю жизнь и помню себя слугой Безликого, — продолжал меж тем шаман, как бы излагая общеизвестные истины, знакомые всем (если он и сомневался в осведомленности новоявленного Асмохат-та, то старался это не выпячивать). — А шаманы Ур-калахая — они оружия не носят, крови не проливают, в чужие свары не лезут, кровавой пищи не вкушают, сон-гриба не нюхают, хош-травой не дымят…
— Араки не пьют, — непроизвольно вырвалось у меня.
— Почему? — искренне удивился Куш-тэнгри.
— Ну…
— А у вас… э-э-э… там, в раю, араку разве с кровью делают?
— Нет. Бескровно.
— Или вы туда толченых сон-грибов подсыпаете?
— Ни в коем случае!
— Так с чего бы нам и не пить араки? — вопросил Куш-тэнгри, выволакивая из темного угла объемистый жбан, в котором что-то булькало.
А действительно, почему бы это нам и не выпить араки? Тем паче что я ее сроду не пробовал!
И мы выпили. Слабенькая она, арака эта, вроде вина, кисловатая, пенистая — короче, пьется легко. Первые три чашки — так совсем легко. А после четвертой и слова легче даваться стали.
— Вот если спрошу я тебя, Асмохат-та ты или нет, — вдруг, после очередной фразы ни о чем, заявил Куш-тэнгри, — так или ты не ответишь, или я не поверю. Спрошу я тебя: чем ты ориджитов убедил, что ты — Асмохат-та? Так опять или я не поверю, или ты не ответишь! Как ни спрашивай, что ни отвечай — конец один. Давай-ка лучше в игру сыграем. Кто выиграет, тот и спрашивать станет, а проигравший ему правдой платить будет. Да?
И не дожидаясь моего согласия, два горшочка глиняных к себе придвинул.
Дребезжало что-то в тех горшочках. Я один взял, гляжу — камешки до середины насыпаны. Галька речная, мелкая.
А Куш-тэнгри с другим горшочком ко входу в шатер приблизился, полог в сторону отбросил, чтоб светлее стало, затем вернулся и шагах в восьми от меня на кошму сел. Чашку с аракой перед собой поставил, горшочек с камнями — рядом.
Один камешек достал.
В меня кинул.
Я поймал и обратно отправил.
И он поймал.
Добавил второй камешек, на ладони покачал и оба мне послал.
Забава это мне была, а не игра.
Три камешка.
Четыре. Два сразу, третий и четвертый — миг выждав, один за другим…
Хорошо он, подлец, ловил, так и брал из воздуха, а пальцы мягкие-мягкие… Без суеты, без дерганья глупого, спокойно и уверенно… волчий выкормыш.
Это я в похвалу…
Пять камешков. И всякий раз, когда очередная галька звонко цокала о металл моей правой руки, в глазах Куш-тэнгри вспыхивал холодный черный огонь.
Мы кидали лениво, не торопясь, давая камням слегка зависнуть в воздухе, не больше трех одновременно, но все-таки, все-таки, все-таки…
Шесть.
А на семи он сломался.
Пять взял, шестой локтем отбил, седьмой ему в чашку плюхнулся.
Белыми брызгами халат залил.
А я не о вопросах умных думал, не об ответах правдивых, а о том, что если бы дети Ориджа хотя бы пяток камешков вот так ловить умели, то наше знакомство с ними по ту сторону Кулхана совсем иначе сложилось бы.
И вот этот человек утверждает, что никогда не брал в руки оружия?!
«И вот этот Придаток всю жизнь прожил без Блистающего?!» — отраженным эхом ударила меня мысль Единорога.
— Ну! — властно крикнул нам Дзюттэ. — Ну, что же вы?! Спрашивайте!..
И мы поняли, что и как надо спрашивать.
— Лови, шаман!
Я запустил в неподвижного Куш-тэнгри Обломком; а когда Дзю еще был в воздухе, пролетев две трети пути от меня до Неправильного Шамана, я прыгнул следом — и сумрак взвизгнул от боли и неожиданности, рассеченный Единорогом.
Он не соврал. Он действительно никогда не держал в руках оружия, этот удивительный человек, родившийся седым. Он поймал Обломка, но поймал так, как это не сделал бы ни один кабирец — за край гарды, и даже не подумал защититься им от удара, а попытался увернуться, и увернулся, но через мгновение острие Единорога уже упиралось в побрякушку на правом плече шамана.
Куш-тэнгри глубоко вздохнул и осторожно, кончиком пальца, отодвинул клинок в сторону.
Я забрал у него хихикающего Дзю и вернулся на прежнее место, пряча Единорога в ножны.
— Это был вопрос? — осведомился шаман слегка севшим голосом.
Я кивнул.
— И я на него ответил?
Я еще раз кивнул.
— А… а что я ответил?
— Что ты на самом деле не знал Блистающих…
— Что?!
— Неважно. Что ты не пользуешься оружием. Что ты говорил правду — раз не соврал здесь, то, скорей всего, был правдив и в остальном.
Куш-тэнгри отхлебнул араки, прополоскал ею рот, затем выплюнул злосчастный камешек, а араку проглотил.
— Ну а если я притворялся? — после долгой паузы спросил он. — Если я обманул тебя?
— Если ты успел столь быстро понять смысл моего вопроса и обмануть меня, — ответил я, — тогда это не я — Асмохат-та, а ты.
Дзю у меня за поясом наконец перестал веселиться.
— А он мне нравится, — неожиданно сообщил Обломок.
— И мне, — вздохнул Единорог.
Я налил себе из жбана.
— Ты нам нравишься, — сказал я Неправильному Шаману.
— Кому это — вам?
Я неопределенно помахал чашкой в воздухе, проливая араку.
— А можно, — с несвойственной ему робостью вдруг спросил Куш-тэнгри, кивком головы указывая на Дзюттэ, — можно, я его еще раз подержу? Нет, не сейчас, потом… Можно? Я… мне показалось, что он — живой.
И шаман замолчал.
— Дзю, ему показалось, что ты живой, — с удовольствием передал Обломку Единорог. — Слыхал?
— Да? Польщен, — вяло отозвался Обломок. — Скажи-ка ему: мне тоже показалось, что он — живой.