Путь на Балканы
Шрифт:
Некоторое время Шматов жевал молча, раздумывая над мудреной фразой, сказанной ему приятелем. Но надолго его, как обычно, не хватило и, покончив с угощением, он спохватился:
— А с барчуками поделился?
— Чтобы мне Гаршин своими проповедями всю плешь проел? Ему бы в попы пойти — цены бы не было!
Новый "вольнопер" довольно быстро вписался в их роту. Несмотря на невзрачную внешность, в этом вчерашнем студенте чувствовалась какая-то внутренняя сила. Он никогда не жаловался на трудности, но всегда был готов прийти другим на помощь. Первым брался за любую работу и последним бросал. Солдаты
Вот только у Будищева с ним отношения не складывались, впрочем, Дмитрий не слишком к этому и стремился, хотя Лиховцев и Штерн несколько раз пытались их примирить.
— Ах вот вы где! — воскликнул подошедший вместе с другими вольноперами Николаша, так и не растерявший своей жизнерадостности. — Мы вас обыскались.
— Нашли? — немного насмешливо поинтересовался в ответ Дмитрий.
— Как видите.
— Рад за вас.
— Судя по всему, завтра мы перейдем границу.
— И что, кормить будут лучше?
— Ну да, — засмеялся Штерн, — по крайней мере, хотелось бы.
— Главное что мы ближе к цели, — устало сказал Гаршин, присаживаясь рядом. — А бытовые трудности можно перенести.
— Война войной, а обед по расписанию! — ответил ему Дмитрий, и снова вытащив из-за пазухи сверток с сыром, развернул его и принялся нарезать ломтями. — Угощайтесь.
— О, чудная брынза! — воскликнул с набитым ртом Штерн.
— Действительно недурно, — согласился с ним Алексей и вопросительно посмотрел на Всеволода.
— Благодарю, — кивнул тот Будищеву, — а где вы его взяли?
— У местных, — лаконично отвечал ему Дмитрий, не став вдаваться в подробности.
— Вы совершенно бесподобны, мой друг, — снова начал Николаша. — Непонятно только когда успели, я ведь готов поклясться, что вы все время тащили вместе с нами эту проклятую пушку.
Будищев, впрочем, не стал отвечать на этот вопрос, а, подняв воротник шинели сел рядом со Шматовым и надвинул на глаза кепи. Приятели, немного помедлив, последовали его примеру и тоже устроились отдыхать.
К утру дождь почти прекратился и, хотя небо по-прежнему хмурилось, лица солдат повеселели. Увы, намочивший все вокруг дождь не дал возможности разжечь костры и приготовить пищу, так что им пришлось снова довольствоваться сухарями. Предстоял очередной тяжелый день, как две капли непрерывно льющейся с неба воды, похожий на предыдущие. Штабс-капитан Гаупт, несмотря на окружающую обстановку, сверкавший белоснежным воротничком и гладко выбритым подбородком, хмуро осмотрел бивуак своей роты. Он был по-своему заботливым командиром и то, что подчиненные ему солдаты который день не получают горячего питания, конечно, беспокоило его. Но поскольку поделать с этим ничего было нельзя, он старался сосредоточиться на своих обязанностях. Впрочем, нижние чины, не взирая ни на что, были бодры, и почти весело козыряли своему начальству. Кое-где слышались забористые шутки и смех, так что офицер не без удовлетворения подумал, что стойкость и неприхотливость русского солдата еще не раз принесет пользу армии.
— Здравия желаю вашему благородию, — отвлек его от мыслей чей-то голос и Гаупт, обернувшись, увидел их нового вольноопределяющегося — Гаршина.
— Ах,
— Нет, что вы, — помотал головой вольнопер. — Я не ищу никаких поблажек в этой войне.
— Как знаете, — пожал плечами штабс-капитан. — Вы что-то хотели?
— Нет, ничего… разве что…
— Что вас беспокоит?
— Простите, но я никак не могу понять, зачем бить по лицу солдат, и без того измученных тяжким трудом и бескормицей?
— Вы верно, про Венегера? Ладно, не отвечайте. Он сам мне сказал, что вы как-то странно на него смотрели. Так вот, господин Гаршин, я уважаю ваш порыв, приведший вас в действующую армию, но хочу сказать, что в армейской службе вы ровным счетом ничего не понимаете.
— Но…
— Не перебивайте старшего по званию! Даже если он обращается к вам вне строя. Так вот, упаси вас бог как-то конфликтовать по этому поводу, равно, как и по всякому другому, с поручиком! Просто потому, что он — офицер, а вы пока что — нижний чин. К тому же должен добавить, что я, конечно, не одобряю его методов, но не могу отрицать, что иногда по-другому нельзя. Увы, народ наш темен и неразвит, а прогресс в военном деле, равно как и во всяком другом, не стоит на месте. И иной раз, приходится, я повторяю — приходится, обучать его воинской дисциплине и технике методами далекими от гуманизма. Вы понимаете меня?
— Но разве нельзя действовать по закону?
— По закону, милостивый государь, очень легко превратить жизнь солдата в ад. Но самое ужасное состоит в том, что солдат, наказанный по закону, будет думать, что лучше бы ему, пардон, морду набили.
— Но это отвратительно!
— Господин Гаршин, мы с вами на войне и вы вряд ли даже в горячечном бреду можете себе представить, сколько мы всего увидим ужасного и отвратительного!
Пока они так беседовали, к ним подскакал полковой адъютант поручик Линдфорс, и, ловко соскочив с седла, поприветствовал, приложив два пальца к козырьку кепи.
— Доброе утро, господа!
Гаршин с Гауптом откозыряли в ответ, а затем обменялись рукопожатиями.
— Какие новости, Павел Иванович?
— Да какие могут быть новости, — отмахнулся тот. — Полковник с утра в совершенно вздрюченном состоянии, а потому рвет и мечет!
— Что случилось?
— Да сущая нелепость! Вообразите, какой-то местный пейзанин ухитрился пробраться пред светлые очи его превосходительства генерала Тихменева и пожаловаться на наших солдат.
— Небось, дочку испогтили? — не без интереса в голосе спросил только что подошедший к ним Венегер.
— Как бы не так, головку сыра украли!
— Совсем отощали солдатики, — постным голосом отозвался поручик, — на дочек кгестьянских даже не смотгят, а только на съестное. А ведь сгеди них попадаются и весьма недугные!
Линдфорс ответил на шутку приятеля лошадиным ржанием и даже Гаупт слегка улыбнулся в усы. Только Гаршин оставался стоять с каменным лицом, что впрочем, все списали на его общеизвестную нравственность.
— Мародерство — вещь конечно недопустимая, но в сложившихся условиях я не могу осуждать своих солдат, — решительно махнул рукой Гаупт. — К тому же головка сыра не бог весть какая потеря.