Путь на Север
Шрифт:
Сначала рассветные лучи подсветили вершины гор, и те факелами вспыхнули на фоне еще темноватого небосклона. Но лучи ползли все ниже, небо светлело, и вот в какой-то волшебный миг солнце освещало и морскую даль. В этот момент в душе Анны Валерьевны всегда наигрывала «Ода радости» Моцарта.
Наверное, сказалось влияние Митрофана Петровича [9] , троюродного дяди мужа, известного мецената и ценителя музыки. По крайней мере, именно благодаря его «Беляевским пятницам» робкая тяга к музыке превратилась у Анны Валерьевны в привычку к любому событию или человеку искать музыкальное сопровождение.
9
Митрофан
Утро, когда в душе звучал Моцарт, она не хотела делить ни с кем. И для обоснования своего одиночества придумала и ввела в обычай «обходы поместья». Именно «придумала». Нет, конечно, Беляево, как и любое хозяйство, требовало хозяйского пригляда. Но утренний осмотр в этом смысле был всего лишь оправданием для одиночества.
Впрочем, сегодня «дослушать Моцарта» госпоже Беляевой не дали. За зеленой изгородью послышался шум копыт и на поляну «выкатилось» «великолепное трио» – два оборванца и ослик. Ослик, впрочем, был вполне милый. Да и местный мальчишка был достаточно юн, чтобы внушать скорее умиление своими живописными, все в заплатках, лохмотьями. А вот третий… Третий внушал тревогу. По виду одежды можно решить, что он сначала долго и с удовольствием ползал по куче угля, затем, не меняя одежды, чистил в ней дымоход, а напоследок решил искупаться в море и высушить одежду прямо на себе. В довершение ко всему он, похоже, был ранен в левую ногу, на что указывал снятый с нее ботинок и тугая, хоть и несвежая повязка.
Он измученно озирался по сторонам, похоже, поездка разбередила его рану. Тем не менее Анну Валерьевну он, в отличие от пацаненка-аборигена, заметил моментально.
– Кто вы такие и что вам нужно в моем имении? – строго спросила она по-гречески.
Подросток, только сейчас обнаруживший ее, тут же разразился длинной и очень темпераментной речью, из которой следовало, что он нашел этого русского на берегу, тот упал со скалы и что старшие посоветовали ему отвезти пострадавшего сюда, где с ним смогут поговорить.
После чего он требовательно потянул раненого за рукав, стягивая его с ослика. Тот, хоть и неохотно, но слез.
– Вы что, действительно русский? – немного недоверчиво спросила она на родном языке.
– А что, разве не видно? – без малейшего акцента отозвался тот. – За местного меня принять трудновато! – язвительно продолжил он, повернувшись к ней.
Тут мальчишка, не затрудняя себя обрядом прощания, ловко юркнул в кусты и утянул за собой покладистого ослика. Соотечественник же, повернувшись, чтобы увидеть, отчего за спиной раздался цокот копыт и треск кустов, похоже, неловко наступил на пострадавшую ногу, и, коротко вскрикнув, рухнул на камни.
«Ну и что прикажете с ним делать? Не туркам же сдавать?» – сердито подумала госпожа Беляева. Впрочем, выход у нее был. Усадьба была построена не ею, и прежние хозяева, как и многие на Крите, баловались контрабандой.
Был и тайничок под «деликатные» товары – умеренно теплый, вентилируемый и освещаемый уголок подвала, спуститься в который можно было как со двора, так и из ее кабинета. Чтобы помещение не простаивало, Анна Валерьевна использовала его как хранилище и всяческих запретных для выпускников вещей: архива приюта, спиртного, оружия, деликатесов, табака…
Вот и этого нежданного гостя стоит туда отвести. Сознания-то он не потерял.
«…К тому моменту в моей жизни уже не раз происходило нечто неожиданное, нечто сногсшибательное. Один только перенос во времени (или все же между мирами?) чего стоит! Но человеческая психика устроена странно. По крайней мере, даже перенос во времени не казался мне столь невероятным, как то, что я попал именно в приют Беляевой, о котором мне так много рассказывал Витёк Суворов. Боюсь, из-за этого поначалу я показался ей не вполне адекватным.
Первое, что донесла до меня госпожа Беляева, это нежелание подвергать риску обитателей приюта. Оно и понятно. Судя по рассказам Витька, обитает она тут около четверти века, своих детей завести не получилось, умирали еще во младенчестве, замужество тоже было коротким, муж был офицером, погиб рано. Так что семьей ей стали воспитанники и преподаватели приюта. И их она будет беречь. А я для нее кто? Фактор риска, не более!»
Крит, неподалеку от Ханьи, 30 сентября 1896 года, среда, позднее утро
Долгой наша беседа не была. Приют, даже маленький – огромный организм, требующий постоянного внимания. Так что вскоре хозяйка откланялась – подъем, гигиена, утренняя молитва, зарядка и завтрак – все это требовало ее присутствия. Кстати, о завтраке. Нет, кормить с общего стола она меня не стала. Но принесла немного печенья, немного домашнего вина и сыра. Что ж, чудесный набор! Тем более что после почти суточной голодовки я не был настроен привередничать.
Часов в одиннадцать, когда у воспитанников уже давно шли занятия, она вернулась сначала в свой кабинет, а из него и ко мне в тайник.
– Итак, молодой человек, хоть я и рада видеть соотечественника, думаю, вам лучше покинуть наше заведение. Сейчас тут времена смутные, а в приюте обитают дети. И я не вправе подвергать их риску. Вам это понятно?
– Да, Анна Валерьевна, разумеется!
– Ну, вот и чудесно! После обеда я дам вам провожатого, и вас проводят в другое надежное укрытие… Постойте! Но я представилась вам только по фамилии, откуда вам известно, как меня зовут? – удивленно спросила она.
Несмотря на боль в ноге, я улыбнулся.
– Пути Господни неисповедимы… Я прибыл сюда вчера из Северо-Американских Соединенных Штатов…
– Но вы же русский? Почему из Америки? – еще более настороженно перебила она меня.
– Анна Валерьевна, умоляю вас, не перебивайте! Я прибыл из САСШ… И так сложилось, что лучшим моим другом в той стране был Виктор Суворов.
– Витя? Вот же непутевый! И как он там?
– Поначалу было неплохо. Помыкался, конечно, но потом устроился поваром. Дорос до совладельца ресторана. Мы с ним квартиру на двоих снимали… Случалось, рассказывали друг другу истории из жизни. А что ему рассказывать? Про приют в основном. Ну и про вас… Кстати, он очень хвалил вашего преподавателя химии и физики, говорил, что мне было бы полезно с ним пообщаться…
Улыбка Анны Валерьевны потускнела.
– Увы, Иван Порфирьевич умер две недели назад. Но преподавателем он был великолепным, Виктор не преувеличивал. До приюта он преподавал химию в Казанском университете. И сманить сюда его удалось только из-за чахотки. Доктора рекомендовали переехать в средиземноморский климат! Смена климата продлила ему жизнь почти на дюжину лет, но увы… Встретиться и пообщаться с ним вам не удастся, молодой человек… Так как там поживает Витюша?
– К моему прискорбию, его тоже нет в живых. Весной случился пожар, и Виктор погиб.