Путь на Юг. Океаны Айдена

Зал для тренировок занимал все левое крыло корпуса. У северной его стены расположились стойки с оружием всех народов и времен: отсвечивали холодным серебром лезвия мечей, ятаганов и шпаг, сверкали острия копий и дротиков, грозили железными клювами боевые молоты, блестели наточенные алебарды и секиры. Имелась и кое-какая китайско-японская экзотика: ба, боевые вилы, ион-сетсу-кон, цеп из четырех звеньев, торинава, веревка с гирькой, оружие ниндзя и всякое-прочее в подобном роде. Лет пять назад, до своей контузии, Одинцов мог управиться и с этой иноземной техникой, но

В южной части пол зала приподнимался на ладонь, образуя помост для рукопашных схваток, над которым нависала смотровая галерея. Помост был собран из отшлифованных и плотно пригнанных дубовых досок и рассчитан на три пары бойцов – в Баргузине все делалось с размахом, благо средства американского партнера казались неиссякаемыми. Между помостом и стойками лежало особое граунд-покрытие, импортное и безумно дорогое – пластик не пластик, резина не резина, но что-то из той же оперы. Граунд имитировал неровную почву, чтобы отработка приемов с оружием велась в условиях, близких к естественным. Одинцов молчаливо признавал, что это вещь полезная, особенно в декабре, на широте Новосибирска. Сугробы за окнами зала были метровой вышины, так что с клинками и пиками в них не попрыгаешь. Хотя в программу подготовки выживание при минусовых температурах тоже входило.

Одинцов пошаркал о граунд подошвами кроссовок, поглядел с минуту на двух молодых лейтенантов, бившихся в спарринге, и пронзительно свистнул. Бойцы разошлись и опустили оружие.

– Это сабля, Манжула, – терпеливо объяснил он. – Сабля, а не топор. Можно, конечно, рубить сплеча и сверху вниз, но противник в это время кишки тебе выпустит. Печень проткнет или сердце… Слишком открываешься, Манжула! А ты, Ртищев, его жалеешь.

– Никак нет, товарищ полковник! Я…

– Ты!.. – Одинцов ткнул его в грудь растопыренной пятерней. – Ты упрямый ишак! Было сказано, что я полковник в отставке и обращаться ко мне следует по имени-отчеству. Или по должности: инструктор. Можно – господин инструктор. Товарищи у нас в прошлом остались.

Костя Ртищев, рыжий молодец под метр девяносто, опустил глаза и буркнул:

– Вы все равно полковник!

– Был бы я полковник, ты бы со мной не пререкался, парень, – вздохнув, промолвил Одинцов. – Ну-ка, отойди, лейтенант! А ты, Манжула, в позицию!

Подбросив саблю вверх, он поймал обтянутую кожей рукоять и, стараясь двигаться в быстром темпе, шагнул к ученику. Тот ринулся вперед, вскинув клинок богатырским замахом, но разрубил лишь воздух. Как дрова колет, олух! – подумал Одинцов, пропустил его мимо и шлепнул лезвием плашмя по копчику. Потом рявкнул:

– Падай! Ты мордой в земле, Манжула, и корчишься в муках – я тебе хребет разрезал. А теперь легкое проткнул и сердце!

Одинцов ударил лейтенанта под лопатку, и от резкого движения в боку закололо. Под его собственным сердцем торчал осколок мины, до которого врачи не добрались. Могли бы, конечно, попробовать вытащить, но шансы полковника при этом выжить оценивались один к пяти, так что нарываться на неприятности не стоило. Хоть схоронилась в нем эта железяка, но он еще не покойник и даже способен продемонстрировать пару-другую приемов.

– Повторите! Сначала ты, Манжула, потом Ртищев. И помните: всякий болван может прикончить врага! Штыком, клинком, ножом и пулей! Ваша задача – убить, не получив ни единой царапины. Там, куда вас отправят, раненый обречен. В бой!

Сабли зазвенели, и Одинцов отступил к стене, пытаясь успокоить дыхание. За ним, в широких окнах, небо уже наливалось сизым зимним сумраком, падал снег, и за его завесой темнело здание напротив, где размещался стартовый комплекс с криотронным бункером. Вполне возможно, Костя Ртищев туда попадет через несколько месяцев, а вот Манжула – вряд ли. Не ходок! Силы и здоровья как у носорога, но этого мало, в Проекте все испытатели здоровые и сильные, но кто-то удержится в Зазеркалье целую минуту, а кто-то не вытянет и «черновской дюжины». Капитан Чернов был самым первым и пробыл Там ровно тринадцать секунд. Одинцову с ним познакомиться не довелось; еще до того, как он появился в Баргузине, капитана схоронили на маленьком кладбище за стартовым комплексом.

Одинцов смотрел, как Ртищев и Манжула повторяют прием. Десять раз, двадцать, тридцать… Ртищев да еще, пожалуй, Вася Шостак из третьей группы были его любимыми учениками, хотя в подобных выражениях он никогда о них не думал, и слово «любимый» как-то само собой заменялось на «перспективный». Чего Одинцов был лишен, так это сентиментальности. Четверть века в десанте, спецназе ГРУ и Управлении внешней разведки сентиментальность вышибли начисто, вместе с другими иллюзиями – такими, к примеру, как обеспеченная старость или радости семейной жизни. Дважды он был женат, но не дождался ни счастья, ни наследников, как, впрочем, и достойной пенсии. Если бы не Шахов… Полковник нахмурился, но додумал мысль до конца: если бы не Шахов, пришлось бы сейчас соображать, сколько на хлеб, а сколько на лекарства. От дум таких с катушек съедешь… Многие и съехали, прямо в Полночь, что Одинцову казалось трусостью. Он был человеком отчаянным, но не способным на самоубийство, считавшим его позорным прогрышем.

Прикрикнув на бойцов, чтобы двигались поживее, он поднял голову. На смотровой галерее кто-то стоял; темная плотная фигура тонула в полумраке, потом мужчина наклонился над перилами, сверкнули золоченый погон, пуговицы форменной тужурки, и Одинцов отвел взгляд. Шахов, его благодетель… Сергей Борисович Шахов, генерал-лейтенант, начальник Проекта и бывший сослуживец по ГРУ… Большой удачник! Одинцов, уж так вышло, топтался в местах отдаленных и неприятных: то в ангольских болотах, то в афганских горах, а сослуживец прочно сидел в Москве, пока не высидел должность куратора спецразработок. Тут его карьера быстро пошла вверх, плечи украсились генеральскими звездами, штаны – лампасами, а грудь – орденами, хотя психотронное оружие, квантовый аннигилятор и все остальное, что обещали ученые мужи, было – и оставалось – розовой мечтой. Пожалуй, все, кроме Проекта, но он военного значения не имел.

Одинцов снова взглянул на галерею, но Шахова там уже не оказалось. Проверка?.. – мелькнула мысль. Так ли, иначе, визит непонятный; обычно начальник его вниманием не баловал, хотя в неофициальной обстановке были они на «ты» и звали друг друга по-прежнему, Борисыч и Удин. Никаких проверок Шахов ему не устраивал, зная, что старый конь борозды не испортит.

Одинцов и в самом деле был опытнее всех инструкторов и порядком старше, хотя исполнилось ему всего лишь сорок семь. Для кого-то – возраст расцвета и зрелости, а для него – прозябания и грядущих недугов. Не зря считают на войне год за два… А повоевать ему пришлось немало.

Шахов, возвращаясь в свой кабинет, думал о том же. Вернее, взвешивал опыт и годы своего сослуживца Георгия Леонидовича Одинцова, 1953 года рождения, полковника в отставке, кавалера ордена Славы, ордена Красного Знамени, медалей «За отвагу», «За боевые заслуги», а также десятка наград происхождения зарубежного, полученных на всех континентах Земли, за исключением Австралии. И, конечно, Антарктиды, где в минувший век боевые действия не велись из-за глобального оледенения. Опыт впечатлял, ибо на долю Одинцова выпало всякое: в ранге военного советника водил он в сражение полки и партизанские отряды, командовал диверсионными группами, владел любым оружием от ножа и лука до снайперской винтовки и отличался поразительной живучестью – факт, проверенный в Афганистане, Иране, Сомали и прочих Босниях и Анголах, включая Никарагуа. Это с одной стороны, а с другой – укатали сивку крутые горки. Иными словами, здоровье у Одинцова было совсем никуда. Великолепный спец по выживанию, но для нагрузок, какие бывают в Проекте, староват… Он представлялся Шахову монетой, позеленевшей с орла и блестящей с решки; может, метнуть ее и поглядеть, что выпадет?.. Правда, у монеты две стороны, а в генеральских мыслях присутствовала третья – уж очень не хотелось, чтобы Проект прихлопнули. Вместе с ним, генералом Шаховым.