Путь Пилигрима
Шрифт:
Но именно в любителях искал он душевную опору. Постепенно он открывал в них все более неповторимые и бесценные личности, товарищей по оружию. В сущности, эта трансформация, начавшаяся, как он полагал, при общении с Иоганном в их поездке в Рим, корнями уходила гораздо дальше, к Марии и даже Питеру, как он только что понял. Теперь всех их объединяло одно общее дело, как друзей; и их ряды умножались на сотни и тысячи, возможно даже миллионы, ежедневно. Они надевали форму Пилигрима и публично объявляли себя оппозицией алаагам.
Казалось, он вытащил ветку с заснеженного склона и необдуманно вызвал лавину. Алааги были в основном безразличны к личной жизни скота, но не настолько. Не
Ему представилось множество убитых тел, наподобие тех, что он убивал сам и видел поверженными от руки других в своем сне; и он задрожал, даже под горячей струей душа, при мысли о тяжести и окоченелости будущих трупов, которые были сейчас живыми существами. Он не в силах был этого вынести - и в то же время ничего не мог поделать, чтобы остановить начатое им. Совершалось невозможное. Он затеял все это и был сейчас в той же степени пленником неумолимой движущей силы, как и все остальные. Четыре миллиарда людей, выступающих против цитаделей расы, способной уничтожить их одним дуновением, выступающих против этой чудовищной силы всего лишь с деревянными палками в руках, были смехотворны, до горечи смехотворны. И он был причиной всему.
Его охватило отчаяние. Он снова и снова пытался найти какой-то реальный выход или даже некий трюк, который позволил бы восстанию людей показать свою силу, что заставило бы алаагов пойти хотя бы на малейшие уступки для того, чтобы избежать этого восстания или подавить его… его мозг снова и снова возвращался к безумной надежде и неоспоримым вещам. Этот путь мог привести только к гибели.
Он не мог больше выносить этот невозможный груз лжи. Что-то в нем сломалось в то время, когда он видел свой последний сон; и вот произошел этот провал, воспринимаемый им почти как физический сбой в нем самом. Он больше не мог бороться с этим. Как приговоренный узник, направляющийся к месту казни, он выключил душ, вытерся, выключил свет в ванной и пошел в спальню, ощупью находя путь к кровати и усаживаясь на ее край. Потом уставился в темноту, туда, где лежала Мария.
Из темноты кровати протянулась теплая рука и сочувственно легла на его бедро.
– Как ты?- тихо спросила Мария.
– Нормально,- ответил он; голос казался слабым и отдаленным даже для собственных ушей.- Да, я в порядке. Она ничего не сказала, но он почувствовал ее недоверие. Во всяком случае, он больше не мог ей лгать.
– Что ты слышала, когда я спал?
– спросил он.
– Как обычно,- ответил ее голос.
– В том, что ты говорил, не было большого смысла.
– Говорил?
– повторил он.- Признайся, Мария. Я не просто разговаривал во сне, верно? Я кричал.
– Да,- сказала она, сдерживая дыхание. Она тоже не могла ему больше лгать.
– Я всегда кричу, когда вижу эти сны, правда?
– сказал он.- Что было на этот раз?
– Что оно слишком большое. Слишком большое. Ты, не переставая, выкрикивал эти слова, снова и снова.
– Да, оно большое,- вымолвил он.
Он заморгал. Он вдруг почувствован, что у него мокрое лицо. Он поднял руку и ощутил, как слезы льются у него из глаз и тихо сбегают вниз по щекам. Он вытер слезы ладонью, но это было бесполезно, поскольку появлялись новые. Он оставил это занятие и уронил руку.
– Мария,- начал он,- я рассказывал тебе про бабочку?
– Ты никогда не рассказывал много,- ответил ее голос- И ничего о себе.
– Верно. Я рассказал Питеру,- согласился он.- Но я и ему всего не рассказал. Сейчас расскажу тебе.
И он рассказал ей. О бабочке, и об отце и сыне алаагах, и о человеке из Аалборга в Дании, которого подвесили на крючьях. Он рассказал ей об этом все, включая то, как выпил нелегальный самогон, как дрался с бродягами и нацарапал изображение Пилигрима на стене под крючьями, на которых висело мертвое тело.
Она молчала. Он рассказал ей о том, как, находясь в миланском штабе, увидел ее в тот первый раз через видовой экран. Он рассказал ей о том, как потом вышел и сделал из себя приманку для отвлечения алаагов, и о разговоре Лаа Эхона с Отах Оном о ней.
– …Все началось с того первого раза, когда я увидел тебя через видовой экран,- сказал он.- Я не мог допустить, чтобы ты осталась у них. Позже я стал думать о том, что такое опять может с тобой произойти, когда меня не будет рядом, чтобы помочь; и я решил, что должен вызволить тебя оттуда в какое-то более безопасное место. Я решил, что для тебя единственный способ спастись - это оказаться под защитой Лит Ахна и моей, и единственный путь сделать это - включить тебя в корпус и купить твою безопасность путем сдачи алаагам людей из Сопротивления, которых я мог бы найти с твоей помощью. Я хотел сказать, будто именно ты была одной из них, помогла мне в их поиске. Это был всего лишь способ решения проблемы. Потом я понял, что люблю тебя, и понял, что значит предать людей, которых знаешь. Только теперь это дело с Пилигримом вышло из-под контроля, и нет способа остановить то, что я начал. Это все ложь, Мария, и всегда было ложью. Те средства, которые, как я говорил, могут сработать против алаагов, не сработают; и я знал это с самого начала. Он умолк.
– Повтори это.- Ее голос шел к нему из темноты.
– Повторить?
– Он вглядывался в полумрак.
– Ты никогда до сих пор не говорил, что любишь меня. Хочу услышать эти слова еще раз.
– Я люблю тебя,- произнес он.
– И я тебя люблю,- ответила она.
– Ты что - не понимаешь о чем я говорю?
– Ему нужен был свет, чтобы разглядеть ее лицо, и в то же время он был рад, что света нет и она не увидит его.- Я предатель, Мария. Я шпион. И я трус. У меня никогда не было смелости, как у всех тех, кто пошел в Сопротивление, зная, что рискует жизнью. Во мне есть все то, о чем подозревали люди вроде Джорджа. Я делал все это для себя, только чтобы ты была со мной в безопасности. Чтобы добиться этого, я собирался сдать твоих друзей алаагам и на милость Внутренней охраны.
– Нет,- сказала Мария.- Ты бы не сделал такого.
– Сделал бы!
– Но сейчас ты этого не делаешь,- сказала Мария.- Разве ты не понимаешь, что, рассказывая мне все, ты делаешь это невыполнимым?
Ему это не приходило в голову. Но разве это имело сейчас значение?
– Неужели ты не понимаешь?
– сказал он.- Как бы то ни было, разницы никакой, потому что дело Пилигрима вышло из-под контроля. Теперь это сокрушительная сила. Я не могу его остановить. А все они абсолютно уверены в сказанном мною: если весь мир поднимется против алаагов, то алааги отступятся и уйдут прочь, оставив нашу планету в покое. Но это неправда; и я знал, что это ложь, с самого начала. Только сейчас никто не в силах это остановить - даже я.
– Ты уверен?
– спросила Мария.
– Конечно, уверен. Алаагский образ мышления никогда не даст им уступить любому давлению со стороны зверей, какими они нас считают. Они бы скорее умерли - но им нет необходимости умирать. Умирать будем мы. Весь мир будет испепелен вместе с человеческой расой.
– Тогда должно быть другое решение. Тебе надо подумать о нем.
– Что я, по-твоему, делаю целыми неделями?
– Подумай еще.
– Но думать больше не о чем! Ты не понимаешь. Ответа нет - никакого!