Путь прилива
Шрифт:
— Я ее просто чистила.
— В своей комнате. Ну да, конечно.
В маленьких глазах — ужас, почти паника.
— И вообще она сказала, что она моя.
— Когда? — хором возопили Ленора и Амбрим.
— Вчера. Можете сами ее спросить.
— Как тебе прекрасно известно… — Ленора искоса взглянула на чиновника, полуотвернулась от него и заговорила снова, немного спокойнее: — Как тебе известно, мама велела нам поделить все серебро поровну. Она всегда так говорила и теперь говорит.
— Так вот, значит, почему ты прихватила щипчики для сахара, — невинно заметила Амбрим.
— Неправда!
— Именно что правда!
Приличный дом, усмехнулся про себя чиновник. Что же тогда бывает в неприличных? Не глядя, он опустил стакан на стол и скорее почувствовал, чем услышал треск раскалывающегося фарфора. Тут же рядом оказалась Эсме. Предостерегающе покачав головой, она смахнула в ладонь осколки, поставила другое блюдце и отошла; ни Амбрим, ни Ленора ничего не заметили.
— Как только разберемся с завещанием, — горячо говорила Амбрим, — я уйду из этого дома и никогда не вернусь. Что касается меня, со смертью мамы умрет и наша семья, и я вам больше не родственница.
— Амбрим! — взвизгнула Эсме.
— Говорить такие вещи, когда там, наверху, умирает твоя мать! — негодующе поддержала ее Ленора.
— Да не умрет она, не надейтесь, — зло усмехнулась Амбрим. — Мамочка прекрасно знает, как мы ждем ее смерти, и ни за что не доставит нам такого удовольствия. — Сестры осуждающе насупились, но промолчали.
На чем все и закончилось. Теперь в сестрах Грегорьяна чувствовалась какая-то удовлетворенность, даже гордость за хорошо выполненную работу. Казалось, они разыграли эту бытовую драму исключительно для единственного зрителя и теперь ждут аплодисментов, чтобы взяться за руки и поклониться. Теперь, говорили их лица, ты знаешь о нас все. Скорее всего, эта сценка — ну, может быть, с небольшими вариациями — демонстрируется каждому посетителю; высокое исполнительское мастерство свидетельствовало о многих повторениях, о большой работе.
И вдруг, словно по команде, три сестрички посмотрели вверх — на внутренней лестнице появился врач. Он отрицательно покачал головой, спустился в гостиную и ушел, так ни слова и не сказав. Диалог, подумал чиновник, по меньшей мере двусмысленный.
— Идемте, — сказала Ленора, направляясь к лестнице.
Свет в спальне был таким тусклым, что терялось всякое представление о ее размерах. Здесь царила кровать, непомерно огромная, словно предназначенная для любовных игр сказочных великанов. Балдахин, свисающий с толстых, вделанных в потолок латунных крючьев, был заткан сатирами и астронавтами, нимфами и козлами, беззаботно резвящимися на травке. По краям шли изображения земных созвездий, а также орхидеи, жезлы и прочие символы плодородия. Тяжелая, потускневшая от времени ткань рвалась и рассыпалась, не выдерживая собственного веса.
А посреди всего этого ветхого великолепия полулежала, опираясь спиной на груду подушек, чудовищно толстая женщина. Муравьиная матка! — подумал чиновник, глядя на огромное, неподвижное тело, и тут же выругал себя за унылую прямолинейность ассоциаций. Сырое, мучнисто-белое лицо с маленьким, страдальчески приоткрытым ртом. Густо унизанная кольцами рука задумчиво повисла над подносом, установленным на шарнире прямо над невероятным, почти шарообразным брюхом. На подносе — стройные ряды пасьянсных карт, звезды и чаши, дамы и валеты. В ногах — беззвучно мерцающий телевизор.
Чиновник представился. Женщина кивнула, не поднимая головы, переложила одну из карт и снова задумалась.
— Я раскладываю «Тщетность», — объяснила она, — Вы знаете этот пасьянс?
— А как ложатся карты в конце, когда он сходится?
— Он никогда не сходится. Смысл тут в том, чтобы не попасть в тупик, растянуть занятие как можно дольше. Вот этот пасьянс, который вы видите, я раскладываю уже несколько лет.
Взяв с подноса очередную карту, женщина взглянула на Ленору:
— Думаешь, я не знаю, о чем вы там болтаете? Структура, везде и во всем структура. — Она говорила с трудом, делая паузы, чтобы отдышаться. — Отношения между вещами текут, непрерывно меняются, пресловутая «объективная истина» — чушь, глупая выдумка. Существует только структура и более обширная, объемлющая структура, в рамках которой проявляют себя меньшие структуры. Я понимаю обширную структуру, и потому карты меня слушаются, исполняют заказанный мною танец. И все равно когда-то игра кончится, это неизбежно. В картах очень много жизни — так же как и в их перекладывании.
— Кто же этого не знает, — фыркнула Ленора. — Тоже мне, тонкие намеки на толстые обстоятельства. Даже этот вот джентльмен, даже и он тебя понимает.
— Действительно?
Мать взглянула на чиновника, впервые за все это время; и она, и Ленора с интересом ждали ответа.
Чиновник тактично кашлянул в ладонь.
— Если позволите, матушка Грегорьян, я хотел бы поговорить с вами приватно.
Мать окинула Ленору холодным взглядом:
— Уйди.
— Эти красотки спят и видят, как бы от меня избавиться, — доверительно сообщила она, когда дверь спальни закрылась. — Они строят против меня заговоры и думают, что я ничего не вижу. Но я вижу, я все вижу.
Из-за двери донесся страдальческий вздох, а затем удаляющиеся по лестнице шаги.
— Иначе она так бы и торчала там и подслушивала, — прошептала старуха и тут же сказала громко, почти прокричала: — Но я отсюда не уеду, я умру здесь, в этой самой постели. — Ухмыльнувшись, она перешла на нормальный разговорный тон: — Это моя свадебная кровать. На ней я впервые узнала мужчину.
На экране беззвучного телевизора Байрон все так же мрачно пялился в свое окно.
— Хорошая кровать. Я затаскивала на нее каждого из своих супругов. Иногда по несколько штук зараз. Три раза я на ней рожала, даже четыре, если считать тот выкидыш. Здесь я и умру — не такая уж, собственно, большая прихоть.
Старуха вздохнула и оттолкнула поднос с картами; поднос развернулся на шарнире, дошел до стенки и остановился.
— Так что же вам от меня нужно?
— Ничего особенного. Я хочу поговорить с вашим сыном, но не знаю его адреса. А вы — вы не знаете, где он сейчас?
— С тех пор, как он сбежал из дома, я не имела от него ни слова, ни полслова. — На мучнистом лице появилось хитрое, подозрительное выражение. — А что он там такого натворил? Смылся, наверное, с чужими деньгами. В тот раз он хотел прихватить с собой мои деньги, но не тут-то было. Деньги — это все, они управляют всем остальным, всей нашей жизнью.
— Насколько мне известно, он не сделал ничего предосудительного. Я хочу задать ему несколько вопросов, вот и все.
— Несколько, говорите, вопросов… — В голосе старухи звучало недоверие.
Чиновник молчал, бездумно слушая повисшую в спальне тишину. Пауза продолжалась долго, несколько минут. В конце концов матушка Грегорьян недовольно нахмурилась и спросила:
— И какие же это будут вопросы?
— Существует некоторая вероятность — только, подчеркиваю, вероятность, — что пропал некий элемент технологии ограниченного применения. Ведомство поручило мне поговорить на этот счет с вашим сыном.