Путь прилива
Шрифт:
И тут же чиновника пронзил еще больший, острый, как удар электрическим током, ужас — ближайшая женщина повернулась и взглянула на него сверху вниз глазами зелеными, как морская даль, безжалостными, как порыв ледяного ветра. Женщина улыбнулась, чуть качнув огромными, идеальной формы грудями, и чиновник отшатнулся, цепляясь каблуками за камни, чуть не падая. «Наркотик, — подумал он. — Кто-то подсыпал мне какой-то наркотик». Мысль эта, казавшаяся на удивление разумной, поразила чиновника с силой божественного откровения, хотя было не совсем ясно, что с ней делать дальше, какие из нее следуют практические выводы.
А потом все резко, безо всяких промежуточных стадий
— Ну и что бы тогда?
— Как?
Чиновник резко, словно отгоняя сон, помотал головой, затем взглянул по сторонам и понял, что находится, как и прежде, в лесу, но теперь не идет по грибной тропинке, а сидит на земле перед голубым экраном телевизора. Звук у телевизора был выключен, а картинка перевернута вверх ногами, так что люди свисали с потолка, на манер летучих мышей.
— Так что вы, простите, сказали?
— Я сказал: «Ну и что бы тогда?» У тебя что, с ушами плохо?
— Последнее время мне как-то трудно уследить за событиями. Слишком уж часто нарушается непрерывность.
— А-а. — Лисомордый человек понимающе покачал головой. — В таком случае посмотрим немного телевизор.
— Да он же вверх ногами, — возмутился чиновник.
— Разве?
Лисомордый встал, перевернул телевизор и снова опустился на землю. Одежды на нем не было никакой, а сидел он на аккуратно сложенном комбинезоне. Чиновник тоже успел (и когда же это?) сделать себе подстилку из свернутой куртки.
— Ну что, так лучше?
— Ага.
— Расскажи, пожалуйста, что ты там видишь?
— Две женщины, они дерутся. У одной в руке нож. Они вцепились друг в друга и катаются по земле. Теперь одна из них встала. Откинула с лица волосы. Она вся покрыта потом. Теперь она подняла Руку, смотрит на нож. На ноже кровь.
Лисомордый завистливо вздохнул.
— А я вот и голодал, и пускал себе кровь шесть дней подряд, и все без толку. Вряд ли я когда-нибудь сподоблюсь увидеть картинку, не достичь мне такой святости.
— Ты не можешь увидеть телевизионное изображение?
Хитрая ухмылка, легкое подергивание усов.
— А никто из наших не может. В этом есть какая-то насмешка, ирония. Мы, немногие уцелевшие, живем среди вас, учимся в ваших школах, работаем бок о бок с вами — и совсем вас не знаем. Даже не можем видеть ваши сны.
— Это не сны, а просто механизм.
— Почему же тогда вы видите на нем сны, а мы — только яркий, бегающий свет?
— Я тут недавно… — начал чиновник, почти забыв, что хотел сказать, но затем мысль выплыла из глубин памяти, и он продолжил, не сбиваясь больше и безо всяких усилий: — Я тут недавно говорил с одним человеком, так он говорит, что картинка не существует. Телевизионное изображение состоит из двух частей, совмещающихся не на экране, а в мозгу.
— Значит, в наших мозгах просто нет соответствующей цепи, и мы никогда не увидим ваши сны.
Существо облизнулось длинным черным языком. Чиновника охватил липкий холодный ужас.
— Это какой-то бред, — сказал он. — Я не могу с тобой разговаривать.
— Чего это?
— Последний оборотень умер не знаю сколько столетий назад.
— Да, нас и вправду осталось немного. Мы были очень близки к вымиранию, но все-таки мало-помалу научились жить в швах и складках вашего общества. Изменить внешность нам как два пальца, да ты и сам знаешь. А вот общаться с людьми, зарабатывать ваши деньги, и чтобы никто ничего не заподозрил — это уже проблема. Нам приходится скрываться среди бедняков, в трущобах на самой границе культивированных земель, в болотах дельты. Ну ладно, поговорили и будет.
Лис встал, протянул чиновнику руку, помог ему подняться.
— Теперь ты должен уйти. Вообще-то я должен тебя убить. Но наша беседа была такой занимательной, особенно первая ее часть, что я, так уж и быть, дам тебе небольшую фору. Шанс.
Он оскалился, продемонстрировав десятки рядов острых конусообразных клыков.
— Приготовились… Внимание… Марш! — скомандовал оборотень.
Он бежал по лесу, пробивался сквозь длинные, уходящие в бесконечность ряды перистых арок, врезался в башни, сплетенные из рогатых, унизанных шипами щупальцев, бесшумно рассыпавшихся, только их тронь, бежал так долго, что бег этот стал образом существования, будничным бытом, таким же естественным, не вызывающим никаких вопросов и удивления, как и любой другой быт. А затем лес растаял, и чиновник оказался на кладбище среди скелетов, наново покрывающихся плотью; на грудных клетках отрастали грибовидные груди, в промежностях расцветали белесые фаллосы, вогнутые вагины. Мертвые возвращались к жизни — чудовищами; они срастались, по двое и по трое, бедрами и головами, чем угодно. Целая семья слилась в скользкую, колышущуюся массу, увенчанную одним черепом, ярко-красные зубы оскалены то ли в безумной ухмылке, то ли в беззвучном крике.
А потом пропало и кладбище; чиновник бежал по унылой, плоской, как стол, пустоши. Бежал из последних сил, а когда силы кончились, он остановился, хватая воздух широко раскрытым ртом. Земля здесь была твердая, как камень. Бесплодная, без единой травинки. Откуда-то справа доносился неумолчный рокот Коббс-Крика, полноводного, готового влиться в реку. Так это, догадался чиновник, и есть раскоп, квадрат восемь на восемь миль, на всю глубину, до самых скальных пород пропитанный стабилизаторами, участок, где закопаны по крайней мере три герметичных навигационных маяка — чтобы найти его потом, через десятилетия, когда вода схлынет.
Отдышаться никак не удавалось, легкие горели огнем.
«Это я что, бежал, что ли?» — подумал чиновник; на него снова навалилось безысходное отчаяние. Ундина умерла.
— Вот он!
Чья-то рука схватила чиновника за плечо, грубо развернула. Чей-то кулак саданул его в челюсть.
Голова чиновника ударилась обо что-то твердое, широко раскинутые руки вцепились в землю, словно пытаясь на ней удержаться. Чиновник воспринимал происходящее с отрешенным, почти равнодушным удивлением. Тяжелый сапог врезался в ребра. Резкий непродолжительный хрип — это воздух вышел из легких. Земля такая жесткая, а внутри — темная, а тело — мягкое и податливое.
Над ним плавали три темные фигуры, они непрерывно смещались по направлению и расстоянию, непрерывно меняли пространственное взаиморасположение. Одна из фигур чем-то похожа на женскую. Но он мыслил слишком ясно и быстро, его внимание слишком часто перескакивало с предмета на предмет, чтобы сказать наверняка. Фигуры танцевали над ним и вокруг него, их образы множились, оставляли за собой длинные черные следы; прошло какое-то время, и чиновник оказался в клетке, сплетенной из вражеских тел.
— Чего… — прохрипел он незнакомым для себя самого голосом. — Чего вы хотите?