Путь прилива
Шрифт:
— Один из внепланетных любовников мадам смонтировал ей такой «питатель» в ящике. Смонтировал так, что она могла подавать на нервный индуктор самый обыкновенный переменный ток. Можешь себе представить, что ощущает рука, засунутая в такое поле?
— Жуткую боль, и только.
— Вот именно — жуткую. — Ундина грустно улыбнулась, превратившись на мгновение в девочку-подростка из далекого, безвозвратно ушедшего прошлого. — Этот прибор я никогда не забуду. Гладкий прямоугольный ящик, с одной стороны — дырка, а наверху — реостат и шкала от одного до семи. Вот так и стоит он перед глазами, и мадам с этой
Ундина подхватила скребком очередную порцию светящейся пены; ее голос звучал негромко, задумчиво.
— Когда она сдвинула ручку с нулевой отметки, в мою руку словно впились острые, безжалостные зубы. Медленно, мучительно медленно, указатель перешел на единицу, и боль стала в десять раз сильнее. Господи, что же это такое было! На трех я орала в голос, на четырех — перестала что-либо видеть и соображать. На пяти я решила, что лучше уж умереть, и выдернула руку из проклятого ящика.
Мадам крепко меня обняла и сказала, что не встречала еще такой выносливости и что когда-нибудь я буду знаменитой, еще более знаменитой, чем она сама.
Ведьма смолкла. Она молчала долго, чуть не целую минуту.
— Когда за мадам и Грегорьяном закрылась дверь, я оставила свое чердачное убежище, переметнулась через улицу, нашла открытое окно и залезла в дом. Двигаясь абсолютно бесшумно, как тень или призрак, я пробралась в соседнюю с ними комнату и немного, буквально на палец, приоткрыла дверь. Прямо напротив двери, напротив этой щели, на каминной полке стояло зеркало; я спряталась в кладовке и стала наблюдать за мадам и Грегорьяном, вернее — за их отражениями. Грегорьян был совершенным замухрышкой — тощий, босой, невероятно грязный. Помню, я еще подумала, как жалко выглядит он рядом с аристократической фигурой мадам Кампаспе.
Мадам усадила его рядом с камином. Затем — голоса. Слов я не разбирала, но было понятно — она объясняет правила. Потом она сняла кружевную с бахромой салфетку, прикрывавшую ящик. Грегорьян гордо, по-петушиному вскинул голову и сунул руку в отверстие.
Когда мадам взялась за ручку, его грязное исхудалое лицо непроизвольно дернулось. Затем Грегорьян побледнел, его била мелкая, неостановимая дрожь, а мадам поворачивала реостат все дальше и дальше. И он не сводил с нее глаз, ни на одно мгновение.
Мадам дошла до самого края шкалы, до семерки. Тело Грегорьяна судорожно напряглось и застыло, его пальцы дрожали, но голову он держал все так же высоко и все смотрел и смотрел на мадам немигающими, ничего не прощающими глазами. Думаю, она испугалась. Да и немудрено тут было испугаться, когда сидит этот тощий оборванец и смотрит на тебя, и непонятно, о чем думает, только вряд ли о чем-нибудь хорошем, и горят на этой грязной побелевшей мордочке глаза, словно два фонаря.
Я сидела так тихо, что даже и сердце у меня вроде не билось. Не шевелилась ни вот столько. А Грегорьян все равно узнал. Он поднял глаза и взглянул в зеркало. Увидел меня и ухмыльнулся. Жуткая это была ухмылка — словно не человек ухмыляется, а скелет. И я поняла, что мадам его не сломает и не приручит, никогда.
— Ладно, пока что хватит.
Ундина прикрыла кювету салфеткой и направилась в дом. Чиновник последовал за ней, за двумя бледными полумесяцами, подмигивавшими ему из-под свисающих концов одеяла.
— А для чего это? — Они сидели на кровати скрестив ноги, лицом к лицу, и чиновник смотрел на темную, еле различимую в тени полоску мягких, вьющихся волосков. — Этот порошок, который ты делаешь из собак.
— Мы смешиваем его с чернилами и вводим под кожу. — Ундина показала свою руку. Сейчас, в полумраке, не было заметно ни малейшего следа татуировок. — Каждый рисунок обозначает один из ритуалов, обязательных для женщины, обладающей силой, а каждый ритуал знаменует новое зрение. А все эти познания, вместе взятые и нужным образом примененные, дают власть.
Одна из ее татуировок ярко вспыхнула — маленькая рыбка, словно просвечивающая сквозь кожу.
— Умение включать и выключать эти рисунки — знак власти.
Загорелась вторая татуировка, третья, четвертая… Пирамида, стервятник, венок из детородных органов. Словно созвездия на ночном небе, вспыхивали змеи, и полумесяцы, и алхимические символы элементов.
— Микрофлора Миранды почти несовместима с земной биологией. Введенные под кожу, эти бактерии получают достаточно питания, чтобы остаться в живых, но размножаться не могут. Так вот они и сидят там, полуголодные и коматозные, пока я их не разбужу.
Теперь все ее руки почти до самых плеч были покрыты причудливыми, сверкающими орнаментами.
— А как ты это делаешь?
— Совсем просто, это — чуть ли не первое, чему нас учат. При нормальной температуре тела они темные, чуть-чуть потеплее — зажигаются. Вот, попробуй сам. — Она взяла чиновника за руку. — Тут же нет ровно никаких хитростей. Сосредоточься на кончиках пальцев, представь— себе, что они теплеют. Думай о горячих вещах.
— Ну как? — спросила Ундина через минуту.
— Н-не знаю… — Чиновник ощущал в пальцах какое-то слабое, то ли есть оно, то ли нет, покалывание.
— Не знаешь, потому что не веришь. Думаешь, это просто внушение. Вот, посмотри. — На конце ее пальца горело крохотное изображение солнца. — Это мой самый первый знак. «Сделай свой палец горячим», — сказала богиня, и солнце вспыхнуло. Я была ошеломлена. Я почувствовала, что теперь жизнь пойдет другим путем, что теперь все вещи станут другими.
Ундина гладила ногу чиновника; ее пальцы медленно скользили вверх, быстро перебегали вниз и снова вверх. Вниз-вверх, вниз-вверх…
— Какая еще богиня?
— Когда тебя обучают чему-нибудь духовному, истинному, нельзя считать, что ты получаешь знания от человека. Учитель приобщает тебя к божественному, а значит — находится в единении с Богом. Когда мадам Кампаспе обучала Грегорьяна и меня, она была для нас богиней.
Продвинувшись чуть дальше, ее рука погладила член чиновника, успевший за это время подняться и затвердеть.
— А теперь я буду твоей богиней. Она легла на спину, широко раскинув ноги, и привлекла чиновника к себе.
— Я хотел поговорить о Грегорьяне, — неуверенно запротестовал чиновник, чувствуя, как две настойчивые руки направляют его в теплые влажные глубины.