Путь самца
Шрифт:
Сейчас, конечно, понимаешь, что эта афёра шита белыми нитками. Но тогда… Вера в чудеса двигала нами. И я, будучи прирождённым артистом разговорного жанра (на тот момент уговорного), матерел на глазах.
— Але, Марина, а это Роман. Как дела?
— Какой Роман?
— Ничего себе! Сама дала мне телефон, а теперь не помнит. В сто седьмом автобусе. Давай приезжай в гости, мы тут веселимся.
— Да? Но я тебя не помню.
— Приедешь, вспомнишь. Мы ждём.
— А куда ехать?
— Ты что, и адрес мой потеряла? Ну ты даёшь! Записывай…
Я был настолько убедителен, насколько мне хотелось трахаться,
— Ты что?! Он же эстонец из Нарвы. Вчера только приехал, — заверил я.
Приятель включил эстонца. Что-что, а «эстонский» мы умели подделывать… Нарва ведь недалеко от Питера, так что эстонцы здесь не вызывали удивления. А вот уважение — да. Чем мы, умело изображая их, пользовались.
Когда двое что-то чрезвычайно убедительно доказывают, третий поневоле начинает верить: и девочка купилась. Иногда, правда, в течение нашей вечеринки в её глазах мелькало сомнение, но мы его тут же рассеивали.
В тот день мне повезло больше других. Бабы-то, естественно, им не дали, так что в конце концов все разошлись, а моя тётка осталась.
— Я тебя довезу до дома, — пообещал я и полез к ней обниматься. — Вот сейчас, через минуточку пойдём…
И буквально через пару минут мы пошли… в спальню.
Чуть после, лёжа в кровати, она задумчиво глядела в потолок и говорила, что никак не может меня вспомнить.
— Слушай, как раз, давай ещё разочек и вспомним, — предлагал я, так как мне думалось о своём. Нужно было из неё выжать все по максимуму. Чудеса — такая редкость. А пустая болтовня в постели — непозволительная роскошь. Вот сейчас она все вспомнит, наденет трусы и уйдёт. И мы начали по второму кругу.
Примерно в середине круга третьего моя фея сказала, что все равно не помнит, чтобы давала мне телефон.
— Давала, давала, — ещё раз, насколько мог правдиво, заверил я.
Ещё через минуту она сообщила, что кончила, а меня так и не вспомнила. А ещё секунд через двадцать девять-тридцать заявила, что вообще уходит.
— Куда?! — изумился я. — В ночь?!!
— Дебил! Сейчас всего пять часов!
— Правда?!
И тут я вспомнил, что вот-вот вернётся мать. Нужно было действовать быстро: «Если хочешь — можешь идти. Я тебя провожу».
…В подобном обмане девочек не было подлости. Это была ложь во спасение: вынужденная производственная необходимость. Поиск БОЕВЫХ ПОДРУГ являлся слишком трудным делом для одного не слишком опытного самца. Потому мы сбивались в стаи и помогали друг другу, как могли. Каждый приносил посильную помощь. Я умел уговаривать, у другого водилась «капуста», а у третьего вся стена на кухне была исписана телефонами БАБ, которыми он легко делился. Делал это с видом знатока, важно сообщая, что вот эта ничего в постели, вот эта… Типа, всех переимел. Конечно, ему не верили. Но всегда оставалась маленькая надежда, что вдруг он не все наврал, а кое-что просто приукрасил, ну не перетрахал, а перецеловал, ну не перецеловал, а перещупал.
Тогда все врали понемногу. Чего-нибудь и как-нибудь.
В несколько тысяч раз преувеличивать победы и «слегка» приукрашать ситуации считалось нормой. Как, собственно, и знакомиться
При этом я считал, что мне особенно тяжело. У меня маленький рост, я очень умный, а эти твари любят красивых, высоких и кудрявых. Однозначно. Так что же мне остаётся?!
До сих пор не забуду, как однажды ко мне пришли ребята с девчонками. Две парочки разбрелись по комнатам, а я остался на кухне с какой-то бурёнкой. Чудо, которое взяли для ровного счета и на которое я надеялся, — жирненький трогательный колобок — всхлипывало у меня на плече и рассказывало, как сильно нравится ему мой товарищ. Я пытался её успокоить и, главное, убедить, что я тоже на что-то гожусь. Но ничего не помогало.
«Она ушла, любви не понимая», и я остался одни. Подсчитал убытки… Да, я забыл сказать, что у меня был, да и сейчас ещё, к сожалению, есть младший брат. Когда ко мне приходили приятели с девочками, братца приходилось выставлять из дома. Каждый час его «гуляний» мне стоил рубль. Рубли я давал ему железные юбилейные из своей коллекции (позже, правда, все отнял). А вечером того отвратительного дня ещё и пришедшая с работы мама некстати поинтересовалась, почему у нас стоят в ряд лишние пять пар тапочек. У нас были гости?
— Нет, нет, — с ходу пришлось сочинить какую-то нелепую ложь, — Тапочки все упали с верхней полки, я расставил. Убрать наверх забыл.
Мама тактично сказала, что я могу приводить домой друзей и девочек, но чтобы папа не замечал… Угу, приводить. А деньги откуда?! Да и не дают они, девочки эти…
Правда, и в те пуританские времена существовали такие места, где все способствовало возникновению интимности: пионерские лагеря, например. Вот где сам Бог велел отрываться. В лагерях я отдыхал до упора, до самой крайней возрастной отметки — шестнадцати лет. Мой отец, хотя и был директором клуба и имел высшее гуманитарное образование, обычно устраивался кочегаром в лагерь на все лето, чтобы присматривать за мной и младшим братом. А матушке, практикующему дипломированному стоматологу, приходилось служить там же сестрой-хозяйкой, чтобы держать нас с братом под железным колпаком. Но и здесь происходило немало интересного.
В последний год своего пребывания в лагере я сдружился с шестнадцатилетней девицей, сестрой старшей пионервожатой, толстой девочкой с большими сиськами. Настоящая казачка, единственная моя ровесница на весь лагерь, всем своим видом и поведением подбивала меня на то, чтобы гулять по-взрослому. Мы частенько обнимались. Я её хватал за грудь, что было очень волнующе; и развязывал ей тесёмки на сарафане, что было очень романтично, так как она ходила без лифчика. Я даже пытался дать ей в руку «колбаску», но «хот-дог» все равно не получался. Она не понимала моих желаний, я — её упорства. Ей очень хотелось целоваться, а мне… Короче, я её не догонял. Думаю, если бы мы начали целоваться, минут через пять или шесть её можно было бы трахнуть. Но тогда эта умная мысль не приходила в мою светлую голову.