Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Шрифт:
— Царь:
Али рот сабе зашей —
Али выгоню взашей!
Ты и так мне распугала
Всех заморских атташей!
Из Германии барон
Был хорошо со всех сторон —
Но ты ж и тут не утерпела,
Нанесла ему урон!
Кто ему на дно ковша
Бросил дохлого мыша?!
Ты же форменный вредитель,
Окаянная душа!
Совершенно неожиданно вмешалась Наташка Мигачёва. Скорчив физиономию базарной торговки (что при её раскосых глазах и круглом плутоватом лице было довольно просто), она вступила сварливым
— Как же, помню! Тот барон
Был потрескать недурён!
Сунь его в воронью стаю —
225.
Украдёт и у ворон!
С виду гордый: "Я! — да, - Я!",
А прожорлив — что свинья.
Дай солому — съест солому,
Чай чужая, не своя…
Я попробовал остриё палаша пальцем и, оставшись доволен, поднялся, потягиваясь.
— Пойду пройдусь, — вполголоса бросил я Вадиму, который, смеясь, мельком кивнул.
Неспешно, лениво, я побрёл в темноту — от костра к костру, ощущая какую-то весёлую пустоту и тихонько посвистывая сквозь зубы. Трава под босыми ногами была ещё тёплой, мягко-шелковистой.
Около соседнего костра мальчишка с копной медных кудрей наигрывал простенький мотив на самодельной блок-флейте. Девчонка из отряда Франсуа напевала по-французски, и я неожиданно понял, что улавливаю суть — через слово, но улавливаю…
— Жизнь драгоценна — да выжить непросто —
Тень моя, тень на холодной стене…
Короток путь от мечты до погоста —
Дождик осенний, поплачь обо мне…
Печальная была песенка, а голосок девчонки — чистый, как звон хрустального бокала. Я постоял, слушая ещё, но смысл рассыпался на отдельные слова, остался только красивый голос, сплетавшийся с посвистом флейты. И я двинулся дальше.
Возле другого костра кто-то из русских Франсуа вспоминал под общий хохот, как они встретились — в своё время — с пятью девчонками, попавшими сюда с сумками, полными чёрного хлеба, без которого все к тому времени уже обалдели. Я сглотнул слюну, на миг ярко-ярко представив себе вкус и — главное! — обалденный запах свежего чёрного хлеба. Из магазина лично я домой никогда не доносил хлеб с необкусанной горбушкой…
Я вздохнул и, передёрнув плечами, зашагал обратно — к своему костру. Точнее — к тому, у которого сидел вначале. И ещё издалека услышал бесшабашный, сильный голос Кристины — стоя возле огня, она пела, и как пела — я даже не помню, чтобы слышал от неё ещё когда-нибудь такое…
— Как за чёрный Терек,
как за чёрный Терек
Ехали казаки — сорок тысяч лошадей…
И покрылось поле,
И покрылся берег
Сотнями порубанных-пострелянных людей…
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!
С нашим светлым князем не приходится тужить!
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!
С нашим светлым князем не приходится тужить!
А первая пуля,
а первая пуля,
А первая пуля в ногу ранила коня!
А вторая пуля,
А вторая пуля,
А вторая пуля в сердец ранила меня…
— Любо, братцы, любо… — ахнули хором сидящие у костра, и я видел обнявшиеся руки
и вдохновенно-отстранённые лица…
— А жена поплачет —
226.
выйдет за другого,
За мово товарища — забудет про меня…
Жалко только волюшки
Во широком полюшке,
Жалко сабли вострой — да буланого коня… — уже как-то запредельно звенел весенним громом голос Кристины, и ему откликались остальные:
— Любо, братцы, любо…
— Кудри мои русые,
очи мои светлые
Травами, бурьяном, да полынью зарастут!
Кости мои белые,
Сердце моё смелое
Коршуны да вороны по степи разнесут…
— Любо, братцы, любо…
— Эй-й — любо-о-о!.. — последней отчаянной струной лопнул в наступившей тишине
голос Кристины, и она почти упала рядом с Севером, который обнял её и, притянув к себе, постарался словно бы укрыть со всех сторон…
А мне вдруг вспомнился палаш, упавший поперёк тропы передо мною… Но уже в следующий миг я увидел, как Танюшка, чуть приподнявшись с места, ищет меня взглядом.
И я вышел из темноты — к ней.
Игорь Басаргин
Не строй у дороги себе избы:
Любовь из дома уйдёт.
И сам не минуешь горькой судьбы,
Шагая за поворот.
Идёшь ли ты сам, силком ли ведут —
Дороге разницы нет!
И тысячи ног сейчас же затрут
В пыли оставшийся след.
Дорога тебя научит беречь
Пожатье дружеских рук:
На каждую из подаренных встреч
Придётся сотня разлук.
Научит ценить лесного костра
Убогий ночной приют…
Она не бывает к людям добра,
Как в песнях про то поют.
Белёсая пыль покрыла висок,
Метель за спиной кружит.
А горизонт всё так же далёк,
Далёк и недостижим.
И сердце порой сжимает тоска
Под тихий голос певца…
Вот так и поймёшь, что жизнь коротка,
Но нет дороге конца.
Следы прошедших по ней вчера
Она окутала тьмой…
Она лишь тогда бывает добра,
Когда нас ведёт домой.
* * *
Скелеты лежали в одном и том же положении — как "указатель Флинта" из "Острова сокровищ", протянув вскинутые над головой руки в море. Их было не меньше десятка, но лёгкий ветерок доносил отвратительный запах гниения — с левого края лежало уже здорово разложившееся, но ещё целое тело. Неясно — чьё. Нам не очень хотелось подходить.
Тезис, Франсуа и я стояли чуть выше скального выступа, "украшенного" скелетами, и разглядывали высящийся в полукилометре от берега остров.