Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Шрифт:
Она ещё что-то говорила. Но я, если честно, отключился. Я напряжённо обдумы-вал вопрос: почему те люди — на обрыве — трубили? Просто так? Да нет, если я что-то вынес из прочитанных книжек — они подавали сигнал…
Наверное, всё-таки есть в мире какие-то злые силы, внимательно следящие за тем, что мы думаем и чего боимся. Иначе никак нельзя объяснить случившееся дальше.
Меня словно подтолкнули — я обернулся и обмер. За нами шла лодка — наверное, выс-кочила из-за того же острова и быстро нас нагоняла, между нами было метров двести, не больше! И лодка шла очень быстро —
воде водомерки.
Там — на лодке — увидели, что я оглянулся, и до нас донёсся визг и вой. Такие, что я взмок от холодного пота — казалось, что в лодке сидят не люди, ничего общего с челове-ческими криками гнева или ярости эти голоса не имели. Сидящие в лодке махали оружием — снова блестело солнце на клинках.
Я посмотрел на Таню. Щуку она насадила обратно на ветку и была бледна, как снег. Губы у неё шевелились — наверное, она думала, что говорит ос мной, но я ничего не слы-шал.
— Тань, — услышал я свой голос, — наган, быстро.
И, протянув руку, снова повернулся в сторону лодки.
Теперь я видел, что на носу у них — не бунчук.
37.
Это была человеческая голова — высохшая, с развевающимися длинными волосами.
В лодке было не меньше десятка негров. Тощие, полуголые, они казались выходцами со страниц "Копей царя Соломона" — даже сейчас мне в голову пришло именно книжное сравнение. Негры потрясали круглыми щитами, ятаганами и короткими копьями с масс-сивными наконечниками.
"Откуда тут негры? — рассеянно подумал я, беря револьвер — ребристая рукоятка была тёплой и влажной от девчоночьей ладони. — Ой, как они орут, даже противно…"
Страх куда-то ушёл, словно в сторону шагнул и смотрит, дрожа, на то, как я Дей-ствую.
— Тань, — попросил я, — постарайся, чтобы плот не качало.
— Хорошо, — очень спокойно ответила она. Я с усилием взвёл курок, подумал, что не про-верял револьвер, и будет очень интересно, если патроны испортились…
До лодки оставалось метров сто. Я видел, что лица негров закрыты деревянными раскрашенными масками, украшенными перьями.
"Откуда тут негры?" — снова подумал я и крикнул — глупо, наверное, но…
— Поворачивайте! Я буду стрелять!
В ответ понёсся визг и скрежет.
Словно воочию я вновь увидел рану в боку мальчишки. И понял — отчётливо понял! — что нас убьют. Обоих.
Если я не убью их.
Я положил ствол в развилку одной из веток и устроился максимально удобно. Руки у меня дрожали — но они точно так же дрожали у меня и перед стрельбами на соревно-ваниях.
— Назад! — крикнул я и сам удивился своему голосу — злому и отрывистому. Похожему на короткий лай.
Негр на носу поднялся в рост, прикрываясь щитом и отводя правую руку, в которой блестел длинный нож.
Я задержал дыхание и нажал спуск.
"Трах!" — подпрыгнул револьвер.
Негр вскинулся, взмахнул руками и полетел в воду.
Крики смолкли тут же. Лодка резко развернулась и помчалась обратно — даже не попытавшись подобрать плавающего ничком товарища.
— Убил, — сказала Танюшка. Я дёрнул плечом, открыл шторку барабана и перезарядил к-мору. Горячая гильза увесисто булькнула в воду.
— Олег, ты его убил.
Руки у меня не дрожали.
Тело убитого колыхалось в волнах.
— Тань, надо грести, — я повернулся, сунул револьвер в кобуру и тщательно её застегнул. У Танюшки зелень выступила даже вокруг рта. — Надо грести, — повторил я.
* * *
Я постарался оттолкнуть плот от берега. Танюшка выплясывала на берегу, поспе-шно одеваясь и бросая взгляды на реку. А у меня кружилась голова — позорно кружилась, но мне было так плохо, что я не боялся этого. За все свои четырнадцать лет в обморок мне падать ещё не приходилось, а вот поди ж ты… Не помню, как я оделся — перед глаза-ми снова и снова вставал стоп-кадр: падающий в воду негр, которого я убил. Я твердил себе снова и снова, что негры убили бы нас, не выстрели я, но лучше не становилось. "И чего меня так развезло, — вяло думал я, — сперва-то всё хорошо было?.."
— Олег, тебе плохо? — встревожилась Танюшка. Я кивнул — просто уронил голову. — Из-за этого? Олег, они бы нас убили, ты же нас спас!
— Да знаю я всё это, Тань, — я буквально заставлял себя одеваться. — Всё равно плохо… Да ладно, — я приказал себе встряхнуться, — пошли, я разойдусь
38.
И всё-таки заставил себя бодро зашагать впереди Танюшки вверх по склону — к ле-су.
* * *
Этот берег Ергени зарос почти исключительно дубами — невообразимо охватисты-ми, невысокими, но чудовищно кряжистыми. Только изредка встречались островки высо-ких стройных ясеней, да на полосах луговин — словно кто-то прочесал лес чудовищными граблями — росли высокая сочная трава и кусты орешника. На одной из опушек Танька нашла невесть каким чудом выросшие в конце июня белые — семь штук, крепких и нечер-вивых.
Давно уже надо было остановиться, но мы шли и шли, пока солнце не село за дере-вья окончательно. Тогда мы — не сговариваясь, молча — улеглись под "первый попавшийся" дуб, спина к спине, и как-то сразу уснули, выключились…
…Помню, что мне снилась мама, и я проснулся, захлебнувшись слезами. Лицо у меня было мокрое. Наяву я уже года два не плакал, даже если было больно, обидно, страшно или трудно, да и спал давным-давно спокойно. Но сейчас мне не было стыдно, и я, уже проснувшись, ещё какое-то время тихо всхлипывал, пока сон уплывал всё дальше и дальше.
Солнце почти село, было полутемно. На краю прогалины несколько оленей щипали траву — когда я приподнялся, они разом вздёрнули головы и неспешно удалились в лес.
Танюшка стремительно села, вытаращив глаза. Кажется, она даже хотела закри-чать — то ли ей тоже что-то приснилось, то ли она меня не сразу узнала. Но потом, по-моргав, спросила:
— Ты что, плакал?
— А что, похоже? — я сыграл удивление. — Нет, это со сна глаза красные… Нельзя спать на закате… Тань, ты едой займись, а я пойду дрова поищу.