Путь в Царьград
Шрифт:
На военном корабле пожар разгорается, но как-то без особого энтузиазма. Да и тушат его там, кажется — вон матросы с ведрами бегают… А это еще что такое? Ворочают орудие на палубе в нашу сторону?! Непорядок!
Берусь за ТПУ и вызываю своего наводчика:
— Кандауров!
— Да, тащ капитан? — глухо отзывается в наушниках.
— По фрегату, осколочно-фугасным!
— Это корвет, тащ капитан! — слышу, как этот негодяй хихикает.
— Ну, значит, по корвету — одна хрень, лишь бы горел! — хочется и материться, и смеяться одновременно.
—
— Огонь!
Пушка ухнула, и… снаряд угодил в разложенные на палубе холщовые мешочки с пороховыми зарядами.
Вы никогда не плескали ведро бензина в почти потухший костер? Зрелище, я вам скажу, замечательное. Огонь стеной до неба. Пересохшее дерево корпуса этого корвета вспыхнуло, словно облитое горючим. А по берегу с палящими по нам башибузуками ударили пулеметы и автоматические пушки. Это были именно башибузуки, ибо видно, что одеты они не в синюю форму регулярной турецкой армии, а кто во что горазд. Самодельные воины Аллаха все куда-то попрятались — сразу после того, как пару человек разнесло в кровавые клочки прямыми попаданиями тридцатимиллиметровых снарядов и еще столько же было убито и ранено более банальными способами.
И вот гусеницы цепляют за дно, и мы, машина за машиной, выходим на берег. Если верить древнегреческим мифам, где-то в этих краях впервые вышла на берег богиня Афродита. И хоть наши БМП не столь красивы, но рады им местные куда больше, чем какой-то там Афродите. Мои парни спешиваются и рассыпаются по окрестностям. Узкая улочка, змеей поднимающаяся в гору, приводит нас на небольшую площадь… Место власти, три в одном: дом раиса, небольшой базарчик и эшафот с расставленными вокруг кольями, на которые насажены головы казненных. Между прочим, там были и женские, и даже детские головы. Оттоманская Порта во всей ее красе, мать ее!
Ну, тут мне казачья кровь в голову и ударила. И, кстати, не мне одному! Все вокруг стало багровым, в ушах заревело: «Бей их, гадов!»
Помню, что моя БМП молодецким ударом вынесла ворота в доме и ворвалась во двор. Подхватив автомат, выпрыгиваю из люка и кидаюсь в драку. Выстрелы из древних пистолей и короткие автоматные очереди в ответ. Орущие бородатые лица, падающие мне под ноги после каждого выстрела, и пуля из древнего пистоля, угодившая в грудную пластину бронежилета. Ух ты, больно-то как, будто конь лягнул!
Отбираю у глупой девки разряженный пистоль, потом кинжал. Безоружная, она визжит, царапается и кусается, как дикая кошка. Но ничего, у нее это пройдет. Придавливаю на шее мало кому известную точку, и дочка раиса мешком оседает на пол. Почему дочка? Да одета она слишком шикарно, и украшений на ней на целую ювелирную лавку. Рев в ушах стихает.
— Тащ капитан! — передо мной стоит старшина Ячменев. — Все кончилось, всех… — он замялся, — порешили!
— Отлично! — я провел рукой по оцарапанному лицу. — Кого-нибудь, кроме этой стервы, живьем взяли?
— Толстяка одного — местные говорят, что он здесь начальник… Ну, и еще пару слуг, которые
— Постой, Ячменев, ты что, и по-гречески умеешь? — не понял я.
— Да нет, тащ капитан, — Ячменев пожал плечами. — Там в подвале — зиндане здешнем — один грек сидит, то есть сидел. Так он говорит, что купец, и что до войны в Одессе часто бывал. По-русски болтает будь здоров, только вот странно как-то. Димитриос Ок… Он… Ом… Блин, не помню дальше…
— Может Онассис? — пошутил я. — Тоже купец, между прочим, был знатный. Ну что же, веди к своему Димитриосу.
5 июня 1877 года, Эгейское море, остров Лемнос.
Поручик Дмитрий Никитин (в миру Димитриос Ономагулос).
Меня должны казнить завтра на рассвете. Во всяком случае, так сказала мне эта жирная скотина, Саид-бей Миринский. Он долго и старательно перечислял все муки, которые должны пасть на голову «неверной собаки», то есть на мою. Ну, терять мне было нечего, и я сказал ему, что лучше сто раз быть молодой и злой собакой, чем один раз старой жирной свиньей.
Перечисление моих завтрашних мук прервал мальчик-бача, который принес хозяину новость о том, что к Мирине подходят два корабля… Скорее всего, из флота британцев, ибо в турецком флоте таких больших и красивых кораблей нет.
Бей кряхтя встал с мягкой, обшитой шелком подушки, на которой он восседал, и приказал своим слугам бросить меня в земляную яму, где содержатся враги султана и его, а сам… Нет, что вы, этот бурдюк с жиром давно никуда из дома не выходит, и покинет его разве только на погребальных носилках. А встречать английские корабли он послал своего младшего сына Селима. Ну, а меня снова бросили в зловонную яму.
— Ну что ж, — решил я, когда над моей головой со скрипом опустилась ржавая решетка, — раз уж меня оставили в покое, то стоит попытаться поспать, ибо завтра будет трудный день.
И я улегся на кучу грязной, вонючей и сырой соломы.
Но сон не шел. И я начал вспоминать свое детство. Отца, Ивана Антоновича Никитина, таким, каким он был во времена моего детства — артиллерийский офицер, красавец, душа компании… Мать, Елену Ономагулос, статную черноволосую гречанку, дочь купца и рыбопромышленника.
История любви моих родителей изобиловала совершенно шекспировскими страстями. Но все обошлось счастливее, чем у Ромео и Джульетты. Строгий командир полка дал поручику Никитину разрешение на женитьбу, а суровый отец простил свою юную дочь, посмевшую влюбиться в молодого русского офицера без его ведома. А ведь время тогда было еще то, 1847 год, царствование государя-императора Николая Палыча. Строгость нравов жесточайшая.
На следующий год, аккурат через девять месяцев после свадьбы, родился и я. От отца мне достались серые глаза и четкий очерк скул, от матери — густые вьющиеся черные волосы и смуглая кожа. Следом за мной родились Мария, Леонид, Александр, Елена…