Путь в Иерусалим
Шрифт:
Но Катарина уже не слушала детского лепета младшей сестры. Она размышляла о том, как этот поворот событий может послужить ее собственному спасению.
Когда настало время разлуки, она нежно обняла Сесилию и попросила ее быть осторожнее в ее нынешнем положении, а также передать горячие пожелания счастья Арну.
Сесилия, попрощавшись, испустила явный вздох облегчения, заставив Катарину задрожать от гнева, и едва за сестрой закрылись ворота монастыря, как Катарина, преисполненная холодной решимости, поспешила к настоятельнице, чтобы как можно быстрее изменить все в свою пользу.
Гудхем был новым монастырем, он возник совсем недавно благодаря пожертвованиям короля Карла сына Сверкера, который, кроме того,
Мать Рикисса была женщина вспыльчивая, и некоторые звали ее забиякой. Иногда она бывала просто невыносима. Но, как близкая родственница короля, она хорошо разбиралась во всем, что касается мирской власти.
Когда Катарина пришла к ней и неожиданно покаялась в старом грехе, о котором прежде умалчивала, — грехе плотской связи с молодым Арном сыном Магнуса, — то настоятельнице следовало бы проявить строгость. Но Катарина, опустив глаза и будто бы утирая слезы, объяснила, что грех ее усугубился тем, что Арн преследовал не только ее, обещая жениться, но и сестру Сесилию, которая теперь забеременела.
Мать Рикисса сразу смекнула, какая великолепная возможность открывается перед ней. Очевидно, Катарина думала так же, ибо она скромно напомнила, что соблазнитель — близкий друг Кнута сына Эрика, а значит, многое может измениться, если Арна сына Магнуса отлучат от церкви.
Услышав эти слова, мать Рикисса поняла, что они с Катариной — одного поля ягоды. И она удовлетворилась очень мягким наказанием за запоздалое раскаяние Катарины, предписав ей недельное одиночество, молчание на воде и хлебе и обычный перечень молитв. Катарина покорилась, благодарно поцеловав руку матери Рикиссы, громко вознесла хвалу Пресвятой Деве за милосердие и удалилась с едва заметной улыбкой, не ускользнувшей от зоркого взгляда настоятельницы.
А затем мать Рикисса, тяжело ступая (как боялись звука ее шагов послушницы Гудхема!), решительно направилась в скрипторий, чтобы сделать то, что должно быть сделано, и как можно скорее.
Она написала два письма: Болеславу, где советовала ему обратиться с этим делом к архиепископу в Восточном Аросе, и епископу Бенгту в Скару, чтобы тот как можно быстрее объявил об отлучении, иначе какой-нибудь слуга Божий в епархии только усугубит тяжесть содеянного, обвенчав ненароком грешников. Она питала надежду заполучить епископа Бенгта на свою сторону, ибо знала, что он разделял ее беспокойство по поводу того, что времена щедрости к церкви и ее служителям проходят. Кроме того, епископ тоже был многим обязан роду Сверкера.
Катарина и мать Рикисса получили желаемое, хотя и желали этого по разным причинам. Через две недели епископ Бенгт в соборе Скары произнес анафему Сесилии дочери Альгота и Арну сыну Магнуса. Ни один священнник во всем Западном Геталанде не имел права вступать в церковное общение с этими двумя. Единственное убежище, которое они могли себе найти, — монастырь.
Второй раз Арн и Сесилия ехали в монастырь Гудхема, но какой же печальной была теперь их поездка. Магнус отправил с ними дружину, и воины были одеты в цвета Фолькунгов. Отец не хотел, чтобы его сын ехал на покаяние, прячась, стыдливо, и достойно снарядил его в дорогу.
Они почти не разговаривали в пути, все было сказано прежде. Сесилии трудно было простить Арна, как он ни объяснял ей, что был пьян в тот раз, когда Катарина пришла к нему, и едва понимал, что происходит. Сесилия возражала, что он все-таки умолчал об этом и она сама по незнанию совершила грех, которого могла бы избежать, если бы знала обо всем заранее. Он слабо пытался защищаться, говоря, что ему было нелегко рассказать той, кто дороже ему всего на свете, что он согрешил с ее сестрой и еще что он не знал закона, где было бы сказано, что это мерзость. В последнем она ему поверила, хотя ей показалось странным, что ему неизвестен христианский закон. Обсудив происшедшее, они начали думать о будущем. Как понимал Арн, дело затягивалось надолго, может, на год или более того, пока их грех не будет искуплен и исповедан в Риме. Сесилия смотрела на будущее еще более мрачно.
Разлучаясь с ней у ворот Гудхема, он поклялся перед Богом, что вернется и заберет ее отсюда, поклялся на своем мече, чтобы еще больше убедить ее, но она нашла это ребячеством. Однако Арн упрямо повторял, что она должна верить ему, что, пока он жив, он всегда будет ждать того мига, когда они вновь будут вместе, и он заклинает ее не давать трех монашеских обетов, ибо их нельзя потом взять назад. Лучше жить в монастыре послушницей, а не монахиней, пусть даже в худших условиях. Она молча кивнула ему, вырвалась и побежала к воротам, где ее ждала мать Рикисса, суровая и презрительная. И когда обитые железом дубовые створки закрылись за Сесилией, Арн почувствовал такую скорбь, что, казалось, сейчас умрет. Упав на колени, он долго молился. Дружинники молча ждали, стоя в некотором отдалении. Они тоже горевали о нем, о Фолькунгах и о той радости, которую похитили у них и у Эрикова рода. Они ненавидели Сверкеров род. Ведь всем было известно, что он — причина несчастий.
Арн ехал недолго в обществе дружинников Арнеса. Вскоре он остановился, сошел с коня и переоделся. Сняв Фолькунгову сорочку, он облачился в простую серую одежду из грубого сукна, с красной каймой. Он носил ее в первое время после того, как менее года назад выехал из Варнхема и вернулся домой. Тогда он хотел лучше узнать низший мир. За этот год он многому научился и понял, что часто здесь побеждает зло.
Арн твердо решил, что поедет в Варнхем один и путь его будет пролегать вдоль восточного берега Хурнборагашен, через Биллинговы леса. Дружинники пробовали отговорить его — время теперь неспокойное, и никто не мог знать, что ожидает его в лесу. Но Арн холодно ответил им, что у него есть меч и что Господь защитит тех разбойников и прочий сброд, которые вздумают напасть на него. На этом он повернул Шималя и поскакал прочь, не проронив больше ни слова. Дружинники знали, что им не догнать его коня и что ничего другого не остается, как понуро отправиться назад в Арнес — без того, чью жизнь они поклялись защищать даже ценой собственной жизни, если бы это потребовалось.
Арн долго ехал через болота и топи, и вокруг не было ни следа человеческого жилья. Дорога была тяжелой, и лишь в сумерках он наконец добрался до лесистых склонов горы Биллинген. Он знал, что ему следует продолжать путь на север и тогда он вскоре окажется на земле Варнхема. Но было очень рискованно взбираться в гору ночью, да и небо было затянуто тучами, так что ни звезды, ни луна не освещали ему путь. Он равнодушно продолжал скакать до тех пор, пока виднелась дорога, но потом решил все же остановиться и заночевать в лесу. Вместо овчины у него был лишь тонкий плащ, и ночью он мог замерзнуть, но Арн расценил это как начало испытаний на пути к покаянию. Он был готов страдать, лишь бы это сократило время наказания и он с помощью Божией смог бы исполнить свою священную клятву и забрать Сесилию из Гудхема.