Путь воина
Шрифт:
— Значит, разгромить ляхов должны будут четыре тысячи моих воинов? — Словно бы не расслышал Тугай-бей сообщения о казачьей пехоте и бомбардирах.
— …Почти не понеся при этом потерь. Если вы прислушаетесь к моему совету, как минимум тысяча ваших аскеров завтра же сможет уйти в сторону Перекопа с невиданно богатой добычей: польским обозом, оружием, лошадьми и пленными. Не говоря уже о том, что они принесут в Ор-Капи, в Крым, весть о блестящей победе воинов Тугай-бея, разгромивших отборные войска короля Ляхистана.
Тугай-бей объехал разделявший его
— Я понимаю, яснейший мурза, что вы продумывали иной путь к исходу завтрашней битвы. У вас была возможность предать меня. Присоединившись к полякам, вы рассчитывали разгромить мои полки и потом вдоволь погулять по окрестным городам и селам.
— Татарин идет в степь не за смертью, а за воинской славой и добычей. Уже который день мои воины жгут степной бурьян, так и не познав ни того, ни другого. Тугай-бей еще никогда не возвращался в Ор-Капи, поедая по дороге своих последних загнанных коней.
— Но если вы перейдете на сторону поляков, то вернетесь в Перекоп, потеряв не только коней, но и воинов. Без обоза, который останется у поляков; без славы, поскольку я не приму боя и уведу свои войска к Сечи, где получу подкрепление. Совершив против воли хана предательство, вы накличете на себя гнев владыки Крыма, а в моем лице потеряете верного союзника. Решите, какой исход для вас важнее. Особенно сейчас, когда еще не завершена борьба за бахчисарайский престол.
Молчание мурзы явно затянулось, но Хмельницкий не торопил его.
— Мы должны войти в шатер и все обсудить за чашкой чая.
— С благодарностью принял бы ваше приглашение, светлейший мурза, но тогда вы потеряли бы слишком много времени. Еще до полуночи вы без лишнего шума, незаметно снимете свой лагерь и уведете воинов в сторону урочища. Ваше место в лагере займут две сотни моих казаков. Пусть ляхи думают, что Тугай-бей все еще ждет исхода переговоров.
— Значит, эти переговоры уже ведутся?
— Целый день, — улыбнулся Хмельницкий. Это была одна из тех сугубо дипломатических улыбок, которая должна говорить собеседнику куда больше, чем самые красноречивые слова. — Хотя все было решено с самого начала.
— То есть вы задерживаете у себя послов, — догадался Тугай-бей. — Что ж, испытанный способ.
— Костры гасить не нужно. Мои казаки еще погреются возле них, разведя с десяток новых.
3
На рассвете Чарнецкий проснулся от гула орудий. Едва отряхнув с себя похмельную тяжесть, он, пошатываясь, вышел из шатра и увидел поднимавшиеся над польским лагерем султаны взрывов. Около двадцати казачьих орудий, расставленных по разные стороны от ставки Потоцкого, чтобы польским бомбардирам трудно было подавлять их, методично терзали сонных польских гусар, а несколько сотен казаков, сумевших в темноте вплотную подобраться к валам, расстреливали паниковавшее войско из пистолетов, ружей, а то и из легких фальконетов.
— Но ведь мы же ведем переговоры! — в ужасе прокричал Чарнецкий. — Мы второй день ведем… переговоры. Почему ваши казаки начали штурм?!
Отвечать ему было некому. В пределах ста метров от его шатра не было ни одного повстанца. Два шатра, в которых вчера вечером отдыхали полковники Хмельницкого, за ночь попросту исчезли. Вместе с его, Чарнецкого, конем.
— Ваша светлость! — бросился он к командному холму, на котором обычно останавливался Хмельницкий. — Господин гетман! Прикажите прекратить штурм! Мы ведь еще можем договориться!
Он метнулся к проезжавшему мимо казаку, пытаясь выпросить у него коня, но тот, поняв, что перед ним парламентер, огрел его нагайкой и, грозно обругав, ускакал прочь, к реке, из-за которой с невообразимым воплем показывались первые сотни татар. Пройдя по левому берегу реки, они переправились у самой ставки командующего и с криками «Алла! Алла!» ринулись на польский лагерь, осыпая его градом стрел.
— Что ж это происходит, Господи?! — взмолился Чарнецкий. — Да ведь в лагере же решат, что я продался казакам! Они ведь так надеялись на меня!
Татар оказалось немного, не более двух сотен. В какую-то минуту полковнику даже почудилось, что это не татары вовсе, а одетые в вывернутые овчиной наружу тулупчики казаки, позаимствовавшие у татар луки, кожаные шлемы и щиты. Но даже если так, сути дела это не меняло. Тем более что в польском лагере вряд ли смогут понять, что это пока еще наступают не татары.
Запыхавшись, буквально на четвереньках, Чарнецкий взобрался на холм и, к своему дичайшему разочарованию, увидел, что Хмельницкого там нет. На сером коне, очень похожем на скакуна Хмельницкого, восседал какой-то совершенно незнакомый ему человек, которого он не видел даже среди полковников и сотников командующего.
— Где гетман?! — Упал под ноги его коня Чарнецкий, пытаясь хоть немного отдышаться. — Я спрашиваю, где Хмельницкий?! Он обещал! Я — представитель Стефана Потоцкого!
— По-моему, гетман отправился на переговоры к самому графу Потоцкому, — неохотно ответил всадник. Свита из нескольких казаков, маячивших чуть поодаль, оставалась при этом неподвижной и безмолвной словно это были не люди, а каменные истуканы. — Вам он больше не доверяет.
— Но почему?! Я ведь готов был принять любые разумные условия! Но их, условий этих, так и не последовало!
Сразу четыре ядра, выпущенных польскими бомбардирами, взорвались на дальних подступах к холму, как бы изобличая офицера-повстанца во лжи. Если бы гетман находился в польском лагере, его бы не штурмовали, а главное, пушкари не пытались бы тратить ядра на командный холм, в надежде, что удастся вышибить из седла самого командующего.
— Перед вами — полковник Чарнецкий. — С трудом поднялся с земли парламентер. — Я послан сюда на переговоры самим генералом Потоцким. Где сейчас находится гетман? Мне нужно увидеться с ним!