Путь воина

Грин Роланд Джеймс

Через некоторое время страх достаточно спал, чтобы она снова могла дышать. Теперь она увидела на фоне пламени и другие силуэты. Люди, несущие груз — стеганые одеяла, дрова, кувшины и другие предметы, которые ей не удалось опознать. Похоже, они заносили их в пещеру.

Теперь страх уступил место смеху. Неужели она напугала себя чуть не до истерики из-за того, что Скирон накладывал на припасы Акимоса чары сохранности?

Смех принес ей облегчение, так что она смогла поесть колбасы, выпить пива и забыться сном.

"Фрагменту"

потребовалось бы несколько дней, чтобы присоединиться к Великому Дракону. Теперь же, в пещерах Зимгаса, "фрагмент" всего за несколько часов окажется рядом со Змеем. Два чудовища подпитывали свои "фрагменты" — подпитывали силой — и прорезали ходы в скалах, которые разделяли их на рассеянные существа.

Дракон и Змей также воскресили древнюю мыслесвязь, как ее называли создавшие чудовищ маги. Сами же Драконы не употребляли названий, не нуждаясь в таких помощниках памяти.

Они ведь, в конце концов, были почти бессмертными. Определенно века минувшие, с тех пор как они ушли в скалы под горами, были для них все равно что дни для человека. Они ничего не забыли из того, что знали тогда. И часть этого знания относилась к тому, как вновь обрести утраченную ими силу.

Питание было частью этого процесса, но живая плоть не могла удовлетворить всего их голода. Для нахождения новой силы требовалось и колдовство.

Поэтому когда изолят явился к чудищам с известием о колдовстве, совершаемом в пещерах Зимгаса, те расценили это как ценное знание. Тем более что колдовство там творилось такое, каким монстры могли питаться.

Если б им было свойственно так вот подражать человечеству, то Драконы обрадовались бы этой новости.

Глава 15

Госпожа Дорис видела сон.

Ей снился любовник более красивый, сильный и цивилизованный, чем Конан. Он обладал великолепной силой киммерийца, но еще и шептал ей на ухо чарующие любовные клятвы, когда они сплетались друг с другом.

Она еще плотнее обвила этого мужчину руками и ногами, вдыхая запах его пота так, словно тот был самым тонким и ароматным фимиамом. Она откинула голову назад и закричала в экстазе, услышала его крик, почувствовала запах его дыхания.

Его дыхания? Его дыхание было таким же душистым, как ее сад в те давно минувшие года, когда за ним ухаживали как положено. Как его дыхание вдруг — между одним вдохом и другим — сделалось зловонным?

Как?..

Она проснулась, и тело, сплетавшееся с ней, придавившее ее к тюфяку, не было ни красивым, ни сильным. А что до цивилизованности господина Акимоса…

Это не имело значения. Он не остановится, и из-за того, что он не остановится, она поняла, как она беспомощна. Желание поднялось в ней как прилив, увлекая ее в пучину, заставляя руки и ноги трепыхаться, лицо кривиться, а рот — кричать.

Крякнув, Акимос кончил и скатился с нее. Госпожа Дорис лежала вытянувшись на тюфяке, облаченная только в спутанные волосы и капающий пот, с бессильно открытым ртом, и рассудок ее пребывал едва ли в лучшем состоянии.

— Разве это было не великолепно, Дорис?

Одно из достоинств Конана, поняла Дорис, заключалось в том, что он не ожидал похвал своей мощи. Конечно, когда женщина после засыпала как убитая, мужчине было трудно усомниться — или спросить, если он все же усомнился. Однако вплоть до этой минуты Дорис не понимала, как она ненавидит мужчин, ожидающих похвалы.

— Уверена, что для человека твоего возраста…

— Его ладонь ударила ее прежде, чем она увидела движение его руки.

Трижды и сильно. Она почувствовала, что глаза у нее заслезились, но отказывалась моргнуть. Она не позволит этому сыну уличного подметалы считать, будто он может заставить ее плакать. Или считать, будто он может также и запугать ее.

— Мужчина твоего возраста действует отлично, если ему вообще удается удовлетворить женщину. Я достаточно довольна.

На этот раз оплеухи превратились в удары. Дорис перевернулась на живот. А затем сообразила, к чему это может привести, если Акимоса охватило желание причинить ей боль. Она снова перевернулась на спину — с помощью двух потных рук, болезненно тянущих ее за волосы.

Акимос снова рухнул на нее, выдавливая воздух из ее тела и заставляя заныть ее неисцелившиеся ранки. С болью пришло и желание, которого она никогда раньше не испытывала, несмотря на распространяемые о ней сплетни.

Теперь же оно возникло. Она знала, что если б Акимос принялся грызть ее тело, как волк ягненка, то экстаз поднялся бы и на большую высоту. Душу овеяло ужасом, словно ледяным ветром, но тело ничто не охлаждало. Оно обрело собственную волю и неслось теперь по волнам желания, как корабль по штормовым волнам.

Стон проложил себе дорогу в горло Дорис, стал громче и превратился в самый настоящий вопль.

Скирон услышал этот вопль и улыбнулся. А затем покосился на сидевших у бивачного костра, и его улыбка растаяла.

Чары, принуждающие госпожу Дорис стать для Акимоса рабой любви, были и мощными и сложными. Однако, похоже, они действовали не так уж плохо. Еще несколько дней их действия, и госпожа Дорис будет рабой Акимоса в такой же мере, как любой вендиец мог бы стать рабом макового сиропа.

В то же время, однако, эти чары напоминали всем другим мужчинам в лагере, что они-то не разделяют удовольствий своего магната. Или же всех этих мужчин заставляли выглядеть кислыми или охваченными похотью, или и теми и другими сразу, всего лишь доносившиеся из палатки крики?

Это не имело значения. Позволить этим мужикам утолить свое желание становилось важным для спокойствия в лагере и успеха магната Акимоса. Если Скирон сможет изобрести способ утолить его и дать слугам знать, чем они ему обязаны, то они будут прислушиваться к нему с большим уважением.