Путь восставших
Шрифт:
— Мы пробовали овладеть ею прежде.
Как и все остальные ложи. Старые воспоминания, пересказанные были, история Давина. Легенды о том, как Ложа Змея, Ложа Медведя, Гончего Пса, Ястреба, Ворона, все — все, все — пытались завладеть Ложей Эха, первой из них, той, что предшествует всем тотемным ложам и превосходит их.
Все — все, все — потерпели неудачу. Удалось ли хоть одному верующему за долгие века хотя бы пересечь высохшую равнину? Никто не знает ответа. Никто не вернулся оттуда. Одинокий пик остается далеким и запретным символом могущества.
Трескучий голос Акшуб настойчиво прерывает его
— Иди, жрец. Пересеки равнину. Взберись на гору. Открой двери.
— Боги позволят мне это?
— Боги приказывают тебе это. Иди, встреть свое предназначение.
Она протягивает руку и тычет скрюченным пальцем в грудь Ци Реха.
— Открой двери, — повторяет Акшуб.
— И почему же Змей отдает Гончему Псу столь великую честь?
Ещё улыбка с насекомыми.
— Я ничего не отдаю. Я всего лишь посланник. Я указываю пути, по которым уходят другие, а сама остаюсь на месте.
И Ци Рех к темной горе пришел.
Он открывает глаза, и воспоминания испаряются, подобно туману, в величии настоящего. Тень от одинокого пика почти добралась до холма, равнина уже превратилась в однородное темное пятно. Повсюду лишь мрак и шепот пересохшей глины.
Лживый свет умирает, изрезанный клинками тьмы, как всегда происходит на Давине. Здесь мир не возрождается с рассветом, его лишь приносят в жертву наступающей ночи. С каждым закатом солнца, боги утверждают свою власть этой священной казнью. Тень подползает ближе, ещё ближе — тень, обладающая весом, силой и волей. Она касается подножия холма, и, ободрившись, с каждой минутой карабкается все выше. Волна тьмы плещется у ног Ци Реха, и он ждет. Отвернуться сейчас — значит отвернуться от богов, и жрец смотрит, ожидая мгновения, которое отметит начало его падения к апофеозу.
Тень касается его.
Это не просто холод, это леденящая агония, которая словно отгрызает конечности жреца, одну за другой. Ци Рех приветствует тень и то, что она делает с ним. За леденящим холодом, за убийственной мукой скрывается нечто большее — проверка.
И, ощутив это принятие боли, проверка заканчивается. Жрец постиг тень и овладел ею. В отзвуках эха Ци Рех слышит кивки — его сочли достойным.
— Сейчас! — кричит он.
— Сейчас! — зовет он.
— Сейчас! — гремит он.
Эхо подхватывает его зов, и приветливо подталкивая, уносит вдаль, через равнину. Гора слышит свирепую радость его поклонения, и не только она — отголоски эха несут голос Ци Реха вдаль, к его последователям в лагере, и намного дальше. Он был благословлен, избран Ложей Эха, и теперь его голос присоединится к темному хору, обвивающему планету. На другой стороне Давина, заклинатели меньших лож услышат его среди иных отзвуков, являющихся к ним, и будут поражены.
Чувствует ли он обретенное могущество?
Да. Да.
Жди, говорит эхо.
Ещё, говорит эхо.
Ммммммммммм… — это голос его судьбы, все громче и все сильнее, на самом краю перерождения.
Ци Рех ждет, недвижимо, с раскинутыми в стороны руками, вглядываясь в бесконечную тьму. Его последователи взбираются на холм, числом тридцать один. Вместе с ним, их число тридцать два, священное собрание — восьмеричный
Ци Рех ступает в тень, и они следуют за ним, вниз по обращенному к горе склону холма. Поверхность равнины покрыта трещинами с острыми краями. Часть паломников идет босиком, и, уже через несколько шагов, они начинают оставлять за собой кровавые следы. Никто не смеет помыслить о том, чтобы зажечь факел, ибо они идут в место, где рождается ночь. Ци Рех единственный шагает уверенно, держась за путеводную нить предназначения. Его спутники лишены отзвуков-провожатых, и они блуждают во тьме. Они спотыкаются. Они падают. Никто не кричит, но Ци Рех знает, что за его спиной властвует боль и страдание плоти. Под ногами жреца хрустят тела насекомых, целыми потоками выползающих из трещин в стремлении насладиться ранами верующих.
Все так, как и должно быть. Грудь Ци Реха раздувается от гордости, и кажется, что он мог бы доплыть до горы в этой густой тьме, но нет. Он должен идти по равнине вместе со своими последователями и привести их туда, где они смогут сыграть предназначенную им роль. Они вознесены, как и вся Ложа Гончего Пса, но не избраны.
В отличие от него.
Он всегда был избран.
Все эти годы.
Нечто шевелится в безднах его разума, тонкое, как волос, но с жалом скорпиона на кончике. Что это? Ци Рех не может пока ухватить его смысл, но оно растет, становясь сильнее и настойчивее с каждым его шагом в ночи. В час перед рассветом, когда паломники, наконец, достигают подножия горы и начинают нелегкий подъем, нечто распускается подобно цветку. В миг, когда Ци Рех касается священной скалы, жало наносит удар.
Вновь воспоминание. Другое, на этот раз. Более старое и вместе с тем свежее, давно и прочно забытое, стертое из его сознания. Рожденное-возрожденное-возникшее только сейчас, отвечая на прикосновение к камню богов.
В нем Ци Рех ещё ребенок, малыш нескольких лет от роду. Может ли он говорить? Совсем немного. Может ли он понимать? Да. И это важно.
Он внутри шатра. Чьего? Он не знает, поскольку это неважно. Акшуб сидит там, ведьма кажется такой же старой, как и в прошлом воспоминании.
Она всегда была стара.
Ещё двое взрослых рядом, говорят с Акшуб. Почему с ней, а не со старейшим из их собственной ложи? Её присутствие само по себе дает ответ — ведьма так могущественна, что границы между ложами стираются для нее.
Родители бросают взгляды то на Акшуб, то на собственного сына. Он стоит в центре шатра, окруженный кольцами, насыпанными солью. Между окружностями видны образы, неизвестные ребенку, но пугающие его. Нынешний Ци Рех пытается прочесть их сейчас, вторгаясь в это новое-старое воспоминание, но образы ускользают от него. Они все время меняются, извиваются, ускользают. Это змеиный язык, составленный из символов-змей, наполненных отравленным смыслом.