Путь. Автобиография западного йога
Шрифт:
Этот учебный год начался для меня благоприятно: оба мои брата были популярны. Боба, который учился в десятом классе, любили все, включая отличников и преподавателей. Его положение не было типичным положением Большого Человека на школьном дворе, который заинтересован не столько в том, чтобы любить других, сколько в том, чтобы любили его, и старается общаться только с «правильными» людьми. Бобу искренне нравился каждый. Для него не имело значения, как относились к ним другие: свысока или с почтением. Он был их другом, и они знали это. Не в состоянии умерить тон своего голоса, он доминировал в любом сборище, но никто не был против.
Его восторженное отношение к жизни было безграничным. Однажды он пришел домой после игры в футбол с температурой больше 40 градусов. Несмотря на такое состояние, он настоял на том, чтобы доиграть до конца.
Его прозвали «Бакки», по имени знаменитого игрока в бейсбол, Бакки Уолтерса. Эта кличка так и осталась за ним, но я сам никогда не называл его так: я знал его более глубокую сторону, которую он не часто открывал перед другими — утонченное восприятие музыки, внутреннюю доброту, определенное благородство характера. Все это совершенно не гармонировало с несколько грубоватым значением, которое подразумевалось в этой кличке.
С самого начала каждому было очевидно, что мы с Бобом очень разные натуры; кроме того, некоторые из моих одноклассников еще раньше узнали кое-что обо мне от Фила Бута, моего прежнего товарища по комнате в «Кенте». Фил тоже жил в Скарсдейле и проявил достаточное чувство ответственности перед школьным сообществом, предупредив о том, какую общественную опасность я представлял. Однако из-за уважения к Бобу, а также потому, что я решительно и явно старался скорректировать свои нетрадиционные взгляды, мне предоставили презумпцию невиновности и довольно милостиво допустили в свою среду.
Средняя школа в Скарсдейле была значительно больше, чем «Кент». Это обстоятельство давало возможность разным по характеру и взглядам ученикам счастливо сосуществовать там, не ощущая (в отличие от «Кента») заметного давления коллектива. Будучи братом Боба, я автоматически вошел в «узкий» круг; это положение я смело принял, как некий вызов, в котором нуждался, чтобы с максимальным успехом завершить свой «великий эксперимент».
Я попробовал себя в футбольной команде. При моем весе в 62 килограмма я едва ли мог служить первоклассным материалом для этой игры. И все же я очень старался во время тренировок на футбольном поле и горячо поддерживал команду со скамейки. К несчастью для моих грез о славе, я был полузащитником, как и капитан команды Чарли Рензенхауз. Возможности для участия в игре были редкими. Лишь один раз меня позвали на поле в процессе игры, когда Рензенхауз получил травму.
— Уолтерс! — заорал тренер Буханен.
Мой шанс?
— Да, сэр! — воскликнул я, с великой готовностью вскочив на ноги.
— Уолтерс, беги и помоги Рензенхаузу покинуть поле!
На беговой дорожке у меня получалось лучше. В «Кенте» у нас не было команды по бегу, поэтому я был незнаком с техникой старта, но быстро бегал, и мне удалось достигнуть похвальных результатов. С первого забега я пробежал дистанцию в 100 ярдов всего за 10,2 секунды. К несчастью, в начале сезона я получил растяжение связки, и до конца года мне не пришлось больше бегать.
Из уроков моим любимым был английский язык. Наша учительница по английскому языку, Люсиль Хук, обожала свой предмет, любила своих учеников и, очевидно, от всего сердца хотела поделиться с нами
Среди учеников в классе французского языка была девочка по имени Рут. Позже она, по общему мнению, стала первой красавицей выпускного класса. Я часто назначал ей свидания и был очарован ею, как это случается с любым мальчиком, встречающимся со своей первой в жизни подружкой. Однако на пути нашей зарождающейся любви встретились ухабы.
Папа, чтобы не избаловать нас, выдавал нам только по пятьдесят центов в неделю. Мне приходилось копить две недели, чтобы сводить Рут в кино, при этом нам приходилось обычно идти пешком несколько миль до Уайт-Плейнз и обратно. Наверное, это было не лучшим началом для того, чтобы произвести хорошее впечатление на девочку.
Кроме того, когда дело касалось такого глубоко личного предмета, как любовь, я не мог изображать поверхностного человека, что часто помогало мне на других стезях жизни. Мне приходило в голову то, что я не был внешне привлекательным и что у меня, в сущности, не было ничего стоящего, чтобы предложить другим. Я сомневался в собственной ценности и поэтому остерегался доверять чувствам ко мне другого человека. Когда другой мальчик, рослый, вечно отпускающий шутки, популярная футбольная звезда, стал ухаживать за Рут, у меня не нашлось самоуверенности для соперничества. В такой ситуации я бы не мог соревноваться с ним, даже если бы был переполнен самоуверенностью, поскольку завоевание и навязывание себя никогда не связывал с любовью.
Я находил удовольствие в пении. Мистер Хаббард, руководитель нашего хора, старался убедить меня сделать пение своей профессией. «В твоем голосе звенят деньги», — настаивал он, не сознавая, что деньги для меня были слабой приманкой. В тот год я пел в «Мессии» Генделя, в «Дворцовом страже» Джильберта и Салливана. В нашей церкви Святого Якова-младшего мы с братьями пели также партии трех мудрецов в Рождественской торжественной службе — событие, которое, к моему удивлению, все еще помнят старожилы Скарсдейла.
Другие церемонии в церкви мало увлекали меня. Наш священник, отец Прайс, продолжал грозить нам в своих проповедях, что если мы не будем вести себя благопристойно, то очень скоро «попадем прямо в лапы нацистов».
Но меня понесло совершенно в ином направлении. Дуг Беч, друг Боба и мой друг, ввел меня в ночной клуб Ника, в деревне Гринвич, известный как постоянное место встреч энтузиастов диксиленд-джаза. Эдди Конден, Пиви Рассел и другие «великие люди» джаза играли с таким недостижимым мастерством, что я в конце концов не мог не влюбиться в джаз.
Очарованный этой новой «сценой», я жадно поглощал сведения даже о мелочах жизни моих новых героев: как жена одного из джазистов обычно избивала его; как они ели в ночном клубе на противоположной стороне улицы, потому что у Ника невкусно кормили; как маленькая пожилая леди приходила в клуб вечерами в субботу, занимала передний стол, восторженно аплодировала, слушая музыку, и выкрикивала, словно подросток: «Давай, давай!» Поразительно, как люди могут придавать значение таким «новостям» лишь потому, что в них фигурируют знаменитости. Но они поступали именно так. Так поступали и мы.