Путь
Шрифт:
— Аттал Иванович умирает? — очнулся и не поверил Алекс. — Но что с ним могло?..
— Инсульт, — произнесла она, недослушав. — Кровоизлияние.
— А точно? Кто ставил диагноз? — сразу начал пытаться помогать Алекс.
— Профессор Гавриловский в Аквилейском госпитале, — отрицательно покачала она головой, и Шурик стих. Это все меняло. Имя Гавриловского слишком много значило в научной среде, чтобы отрицать его мнение.
— Алиса, скажи, чем я могу помочь? — решительно выдохнул он.
— Я бы хотела, чтобы ты, знаешь, посмотрел на него, бумаги медицинские почитал, у дядь Вити должны быть. Сможешь? Скажешь
— Конечно, конечно, Алиса, какие вопросы, поехали! — заволновался Шурик.
— Погоди-погоди, а у тебя паспорт с собой? — она сбила его с мысли.
— Паспорт? Зачем, Алиса, зачем мой паспорт? — удивился он.
— Там есть такая формальность… — замялась она и вдруг психанула со слезами. — Шурик, а не все ли тебе равно? Хочешь помочь моему папе или нет, ты так прямо и скажи! А то — то да, то нет!
— Конечно хочу! Это, сейчас, погоди, сбегаю за паспортом! — и Шурик помчался домой.
Через пять минут, запыхавшись, он забрался в её мобиль, и Алиса дала по газам.
По дороге Алекс успел сто раз извиниться и даже получить в награду её смех.
Алиса призналась, что тоже не помнит ничего с той ночи, причём с начала.
Александр не стал углубляться в эту тему, а перевёл разговор на её отца.
Элис ответила, что Аттал был на дне рождения, где и случилась беда.
А ещё сказала, что нужно быть свидетелем что-то типа завещания.
Для этого нужен совершеннолетний житель Ахеи. С паспортом.
Алекс понятливо покивал, и они болтали, пока не приехали.
Она побежала переодеваться, а его оставила на кухне.
Прежде показала ему на чайник, на сахар, на стул.
Алекс огляделся. Он сидел на большой кухне —
Между ней и залом была широкая стена.
Вдруг в зал кто-то вошёл, вроде сел.
А может, и нет. Что-то сшуршало.
И потом наступила тишина.
Алекс тихо хлебал чай.
Выйти в комнату?
Остаться тут?
Решение.
*
— Здорова, Валера, брат! — загрохотали быстрые шаги, и раздался резкий голос. — Чё, прикемарил чутка?* (задремал?)
— Здорова, Комар. — Послышался вздох дивана, с которого приподнялись. В воздухе пронёсся шлёпающий звук рукопожатия.
— Был у Аттала-то? Видел, как его скособочило? — снова послышался колкий голос, взвинчиваясь. — А ведь он с самого начала тогда говорил, что у него башка трещит. Тукает, говорит, у глаза. Потом приехали, винишка выпил, вроде, всё прошло. А на утро встаёт…
— Где всё произошло то? Вы же к Микеле на день рождения поехали? — было слышно, как снова плюхнулся на диван Валера.
— Так на денюхе все и скомкалось! Я ж тебе рассказываю! Сначала вроде без изменений было, до трех утра бухали, всё нормально. А часов в девять он встаёт, в зал выходит — справа рожа опустилась вниз, нога плетется, рука висит. Я сижу за стойкой, пивком похмеляюсь, а тут такая картина. Я ему: «Чё с тобой, Аттал?». А он на меня смотрит выпученными глазами, второй рукой чё-то машет и мычит: «Э-э-э». Я за Мишкой бегу к нему наверх, в спальню. Открываю дверь, а он там с двумя бабами спит, с голыми, — усмехнулся Комар. — Одна рядом лежит, а у второй во рту…
— Короче, Витя, не томи, что там дальше было-то? — раздраженно перебил Валера.
— Валера, так я тебе и говорю! Я заорал, мол, Иванычу плохо! Все вскочили, побежали вниз, а он там стоит посредь комнаты, глаза свои пучит и нам так уверенно, с интонацией: «Э-э-э-а-а». Я чуть не засмеялся, не при всех это будет сказано. Но реально, не смешно. Микеле его усадил на диван, сам в штаны влетел и побежал. Кричит: «Я за врачом, он профессор, сосед мой». Я хожу туда-сюда по комнате. Жду. Одна из девок халат накинула, сидит, молчит, губы кусает. А вторая вскочила, шторы, говорит, нужно задернуть, покой нужен для нервной системы, форточки открыла. К Атталу подбежала, попросила прилечь, несколько подушек под голову и спину положила, пледом укрыла. Тазик зачем-то притащила, на пол поставила и голову в эту сторону на бок повернула.
«Молодец. Всё правильно сделала», — подумал Алекс, а Витя Комар продолжал.
— Первая потом убежала наверх, уже одетая сверху спустилась, молча сумочку на плечо, ноги в каблуки и за дверь. Та девка, которая за Атталом ухаживала, сказала потом, что ту муж дома ждёт и прибьёт, наверное. Он её вчера до девяти вечера отпустил, а она только в десять домой явится. Утра. Ещё пьяная. И без трусов, забыла их там, прикинь, — загоготал Витя.
— Витя, не тяни резину за уши. Чё там с хозяином дальше?
— Так я и говорю. Долгонько Морозини не было, час где-то. Он потом с дядькой седым прибежал. Мозгокрутом, ну этим, врачом по голове, Гаврильским что ли? В допотопных очках такой.
«Гавриловским», — щелкнуло в голове у Алекса. И он ещё внимательней прислушался.
— Тот говорит: «Нужно срочно в больницу, на ризограф!»
«Томограф, малака, МРТ-томограф», — снова мысленно поправил его Алекс.
— Микеле убёг за мобили, а Гаврильский в это время ему какой-то укол сделал, прямо в живот почему-то. Через минуту Мишка ко входу подъехал на допотопном ещё автомобиле, бензиновом, здоровенном, жип называется, знаешь, да? В общем, Мишка со мной вперёд, Аттала сзади положили, а Гаврильский рядом с ним сел, под голову подушек наложил, окна открыл, и рванули мы в Аквилейский больничный городок. По дороге Гаврила уколы делал в живот, в нос брызгал, хотя чё брызгать, соплей то нет? В общем, приехали, и сразу в реанимацию. Меня в приемном покое оставили бумажки заполнять, а Микеле с Гаврильским дальше пошли. И почему-то меня в реанимацию не впустили, а им даже слова не сказали?
— Почему-почему? Потому что он дож Аквилеи, — фыркнул Валера.
«Микеле Морозини! Точно! Дож Аквилеи! Ни — хе — ра — се — бе!», — беззвучно открыл рот Алекс и взялся руками за голову, ощущая масштаб личностей, о которых шла речь. Он приехал в Аквилею в восемь лет, без копейки в кармане, круглым сиротой. За долгие годы Микеле пробился с самого дна до должности первого человека в полисе. В самом крупном полисе Союза двадцать два больших двухсоттысячных кампуса, только официально там проживало пять миллионов человек! Политика, управление, безопасность, инфраструктура, социалка — всё это находилось в руках одного человека — дожа Аквилеи, звезды и любимца прессы Микеле Морозини. И это про него, охренеть, сейчас рассказывает какой-то мужик с резким голосом. А он, Алекс, подслушивает.