Путанабус. Трилогия
Шрифт:
На что я только хмыкнул и подстегнул вожжами кобылку. Молодая еще Наталия. Отлучалка пока не выросла.
Кобыла, рванув повозку, пошла ровной широкой рысью, и скорость двуколки существенно приросла.
Наталия Васильевна, враз раздумав на меня сердиться, привалилась к моему плечу и восхищенно залепетала:
– Прелестная у вас тут природа. Почти как у нас в Черной Руси. «Короче становился день. Лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась». Любите Пушкина?
– А кто его не любит, – ответил ей серьезно. – Пушкин – это наше все.
– Как здорово это вы сказали. Действительно, он наше все. К сожалению, все, что осталось от старого мира…
– Я думаю, что товарищи еще попытаются «сбросить Пушкина с корабля современности». Но этого у них не выйдет. Не справятся товарищи с Пушкиным. Калибр не тот.
– А зачем они будут отказываться от Пушкина? – возразила мне Наталия Васильевна. – Какая глупость!
– Затем, что он аристократ, крепостник, помещик, камерюнкер и ездил в гости к царю. Разве этого мало, чтобы объявить его врагом народа? И за меньшее сейчас товарищи к стенке ставят.
– А как же русская культура? – удивилась баронесса.
– Русская культура для товарищей – всего лишь орудие великодержавного русского шовинизма в угнетении национальных меньшинств. У них своя культура будет насаждаться – пролетарская. Пролеткульт, не к ночи будь помянут.
Но судьбы культуры милосердную сестру волновали гораздо меньше, чем ее собственная судьба.
– Георгий Дмитриевич, скажите правду: зачем вам нужна эта свадьба? Я же вдова. Свободная женщина. Все, что вы хотите от меня, вы и так имеете. Даже больше…
– Эта свадьба нужна для того, чтобы на вас, разлюбезная моя Наталия Васильевна, не упал топор этой кровавой революции при любом исходе моей судьбы, – пояснил я ей свои резоны. – Так мы уберем баронессу в туман войны. А замуж за разночинца Волынского пойдет мещанка Зайцева. О чем отец Мельхиседек вам выдаст выписку из метрической книги нашего прихода. На основании справки о мобилизации Наталии Зайцевой в Красную армию. Вместе с этой справкой такая метрика – это ваш мандатный базис на будущее, если судьба заставит остаться на территориях, подконтрольных товарищам. Бюрократию большевики разведут такую, что царским чиновникам даже не снилась. Все, что СалтыковЩедрин писал как юмор, будет реальностью. И жизнь настанет такая, что без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек.
– А вам самому что это дает? – теребила она меня на какието особые признания.
Не стал ее разочаровывать и сказал правду:
– Я просто буду мужем красивой женщины. Любимой женщины! Разве этого мало? Так как насчет баньки?
– Все я умею, – пробурчала баронесса, – даже коров доить. Война всему научит…
А сама улыбается до ямочек на щеках, и глаза шалые.
Двенадцать верст дороги резвой рысью пролетели быстро. Хорошую кобылку нам сосватал интендант Шапиро.
Припомнив, что ключи от дома у Трифона, уже в селе сразу свернул на соседнюю улицу к его подворью.
На нашу удачу, хозяин был на своем дворе и с характерным хеканьем долбил колуном по свежим срезам березовых чурбаков. А его младшие сыновья, погодки десяти и одиннадцати лет, на подхвате таскали колотые дрова и укладывали их в большую поленницу. По виду поленницы дров для растопки Трифонову семейству должно хватить на две зимы. Не меньше.
Сам Трифон был одет в расхристанную, без опояски кумачовую косоворотку с закатанными рукавами, штаны заправлены в высокие шерстяные носки, на ногах – опорки от сапог. Изпод войлочного шляпка на его лоб обильно струился пот.
– Бог в помощь, Триш, – крикнул ему через забор. – Я смотрю, ты скоро Стоянова переплюнешь по количеству дров.
Неизвестно какими судьбами заброшенный в наше село болгарин Стоянов был притчей во языцех, как самый справный и запасливый хозяин в округе.
– Его переплюнешь, куркуля. – Трифон с облегчением положил колун на колоду – появился повод законно сачкануть – и пошел открывать нам ворота, по пути распинывая ногами пестрых кур. – У него вокруг двора уже крепость цельная из дров сложена: хошь из пушки его шибай!
Трифон потянул половинку ворот и натугой стал ее открывать. Ворота у справного хозяина не скрипели, петли были вовремя смазаны дегтем.
– Заезжай, – скомандовал он, открывая настежь вторую створку ворот.
Мы не преминули воспользоваться любезным приглашением и послали лошадь во двор. Не на улице же нам отсвечивать полковым богатством.
– Ну, здорова, Митрич, – широко распахнув объятия, залапал меня мужик, стуча по спине, как только я слез с двуколки. – Рад видеть целой тушкой. А то я уж тя похоронил грешным делом. И свечку за упокой в церкви поставил, и отпевание отцу Мельхиседеку заказал. Сказывали лятошиновские бабы, что стрельнули тебя товарищи в другой день.
– Нашел кому верить – лятошиновским бабам! – засмеялся я непроизвольно. – Не дождетесь! Вот, знакомьтесь. Это Трифон Кузьмич Евдокимов – суровый артиллерист, хозяин и надежный глава большого семейства. А это моя невеста – Наталия Васильевна.
Баронесса, сидя в двуколке, вежливо ему поклонилась одной головой.
– Доброго вам здравичка, – поклонился мужик в ответ и, повернувшись к крыльцу, громко гаркнул: – Жена, квас тащи! Гости у нас с дороги.
Младший Тришкин малец тут же подорвался со двора в избу – продублировать тятин приказ.
На крыльцо вышла беременная баба с торчащим уже на нос животом. В руках она держала обливную крынку.
Трифон, взяв у жены из рук крынку, протянул ее в двуколку баронессе:
– Не побрезгуйте, барыня, нашим угощением.
– Я не барыня, – улыбнулась ему Наталия Васильевна, да так, что Тришкина жена моментально потемневшим глазом взревновала своего мужика до смерти.
– Это нам товарищи от щедрот шмотья подкинули, – пояснил я наши обновки. – А так Наталия Васильевна – городская, с Западного края, с города Гродно. Совсем не барыня.