Путешественница. Книга 1. Лабиринты судьбы
Шрифт:
Что ж, состояние едва ли критическое, по крайней мере Джейми не стонет и не мечется в беспамятстве. Сняв мокрый плащ, я повесила его сушиться на стул и взяла шаль, принадлежащую Дженни, ожидая, пока руки согреются.
К сожалению, я ошиблась и все было не так хорошо, как казалось. Едва я коснулась лба Джейми, сразу все поняла: жар действительно начался давно и был очень силен. От моего прикосновения Джейми заметался; комнату огласили его стоны. Я опомнилась – я тупо смотрела на него, тогда как не на что было смотреть. Нужно было действовать, но я не будила его. Было бы жалко прерывать и без того
С плаща скапывало, и меня пробрал озноб. У шотландцев есть поверье: когда в доме находится больной при смерти или когда близится чей-то смертный час, слышно, будто на пол капает вода.
Правда, поверье оговаривало, что слышат такой звук не все, а только те, кто способен видеть и слышать больше обычных людей. Интересно, принадлежу ли я к таким людям? Я невольно улыбнулась. Как же иначе, если я хожу между камней, как по паркету, проникая в различные пласты времени?
Улыбка должна была бы разогнать мрачные мысли о «смертной капели» – поверье содержит такое название, – но нельзя сказать, чтобы я была встревожена только из-за этой притчи. Нет. Стоило Эуону сообщить мне страшную весть, и память услужливо подбрасывала подробности ночи гибели Фрэнка. Пока я ехала в Лаллиброх, не могла прогнать эти навязчивые воспоминания.
Тогда, у его ложа, я думала о смерти и о том, что все в нашей жизни, в том числе и брак, временно и преходяще. Я знала это как врач, а потом узнала и как жена. Теперь же, смотря на Джейми, я размышляла о Фрэнке: ведь он не был обязан принять Бри как дочь и тем не менее сделал это. И взял меня в жены. Значит, он чувствовал себя обязанным и не хотел снять с себя бремя ответственности, которое я повесила на него своим поступком.
Джейми, во всем другой, в этом был подобен Фрэнку. Он считал себя ответственным за человеческие судьбы и занимался даже теми, кто не просил его участвовать в своей судьбе, помогал, потому что считал себя обязанным помочь кому бы то ни было – Лаогере и ее детям, Дженни и ее детям, арендаторам, пленным Ардсмьюира, контрабандистам на побережье, мистеру Уиллоби и Джорджи, Фергюсу… Все это лежало на его плечах.
Со смертью Фрэнка я стала вдовой, а стало быть, по прошествии определенного времени могла уладить свою личную жизнь, не боясь оскорбить этим его память. Брианна выросла, оканчивала школу, стало быть, я больше не обязана заботиться о ней денно и нощно. Уладив дела в больнице, я освободилась от всего, что связывало меня с моим миром. Джо Эбернети помог решить мелкие проблемы, взяв на себя мои обязанности.
У меня было время и для раздумий, и для выбора, и для поступков. Но его не было у Джейми. Я ворвалась в его жизнь без спросу, вернулась, не зная, ждут ли меня. Разумеется, я застала его неподготовившимся, упала как снег на голову, разрушив какие-то его связи, нарушив планы, от которых он не мог отказаться.
Он ничего не сказал о Лаогере, верно. Почему? Да потому, что боялся, ведь он признался в этом. И это была правда. Я же не поняла его, даже не захотела слушать его объяснений, не хотела поддержать его. И в конце концов оставила его… Его опасения подтвердились. Но и у меня были свои страхи: я не верила, что Джейми по-прежнему любит меня, что Лаогера была временным эпизодом
Я была слишком горда, чтобы задуматься над тем, что я делаю, но тем не менее слова Эуона дошли до моего сердца.
Наша жизнь с Джейми похожа на открытие ключом замысловатого замка, где все шестеренки приводят в движение друг друга и зависят друг от друга. Такие сложные отношения у меня были разве с Брианной, но с Джейми все было куда сложнее. Замок открылся окончательно, когда я вернулась в Эдинбург, когда вошла в тупик Карфакс. Замок был открыт, но не сама дверь – я не могла открыть ее сама, на это мне недоставало сил. Но то, что было скрыто за дверью – наше будущее, – уже виднелось и манило за собой.
Смотря на распростертого Джейми, следя за его дыханием, отмечая тени на его лице, я осознала, что единственное, что должно меня занимать и заботить, – то, что мы живем и живем, в одном городе. И будем жить: я возвращаюсь навсегда, чего бы это ни стоило.
Джейми смотрел на меня, но я была занята своими мыслями. Звук его голоса вернул меня в комнату к больному.
– Ты здесь, англичаночка. Я ждал тебя.
Он не дал мне ответить, продолжая говорить. Тень ложилась на его лицо, глаза были черными.
– Моя хорошая, моя любимая… – Я с трудом улавливала его голос, таким тихим он был. – Ты так хороша, золотые глаза, легкие волосы.
Он потрогал губы сухим языком.
– Да, ты простила меня, ты узнала, я вижу, я знал это.
Неужели он думает, что я забыла, как он выглядит. Но нет, пускай выговорится.
– Mo chridhe, я боялся, что ты уже никогда не придешь… Но ты здесь! Да… Я так боялся, я никого не любил после тебя, мне никто не нужен… но было так тяжело…
Он бормотал что-то несвязное, закрывая глаза.
Я не двигалась, думая о дальнейших действиях. Джейми опередил меня: он снова посмотрел на меня, ища мои глаза и задыхаясь от лихорадки.
– Это недолго, не переживай. – Его губы дрогнули, изображая подобие улыбки. – А потом я опять буду с тобой, гладить тебя, ласкать. Да, это так хорошо – ласкать тебя. Я хочу коснуться твоей кожи.
– Джейми, милый Джейми!
Я нежно погладила его по щеке, горящей под моей рукой.
Он внезапно пришел в себя и выпучил глаза от изумления. Затем вскочил на кровати, закричав от боли, причиненной ранам этим подъемом.
– Боже, Господь наш Вседержитель! – Он держался за левую руку. – Ты правда здесь, не снишься, не кажешься! Черт побери, забери, приподними и шлепни! Господи Иисусе, к Тебе наши молитвы!
– В чем дело? – Я считала нормальным удивлять Джейми своими бесконечными возвращениями из странных мест.
Крик Джейми, вызванный его движением, в свою очередь, вызвал движение среди жителей Лаллиброха. Они вскочили с постелей, судя по всему, – было слышно, как босые ноги топочут по половицам. Значит, серьезно перепугались, если слышно, ведь полы в усадьбе были толстыми.