Путешественник
Шрифт:
Повозки, которые использовали в этой местности, были особенные: с огромнейшими колесами такой высоты, что они частенько возвышались над деревянной или холщовой крышей повозки. Возможно, это объясняется тем, что колеса с годами приходилось делать все больше и больше, так чтобы их оси не зацепляли бугры между колеями. У каждой такой повозки имелся навес, выступающий сверху с передней стороны, чтобы прикрыть возницу во время ненастья. Все было продумано: навес выдвигался на шестах довольно далеко, чтобы защитить также и упряжку лошадей, быков или ослов, которые тянули повозку.
Я много слышал об уме, находчивости и мастерстве жителей Китая, но, откровенно говоря, у меня зародились подозрения: уж не были ли эти их достоинства переоценены? Конечно, замечательно, что у каждой повозки имелся защитный навес, само по себе это изобретение, пожалуй, было разумным. Однако возница при этом был вынужден везти с собой несколько комплектов запасных осей и колес, потому что в каждой отдельной провинции Китая руководствовались своими собственными представлениями о том, на какое расстояние должны отстоять друг от друга колеса телеги, и, разумеется, местные повозки давно уже проделали на дорогах глубокие колеи. Таким образом, расстояние между колеями широкое, например, на том отрезке Шелкового пути, который проходит через Синьцзян, но уже на дороге через провинцию Цинхай сужается, а затем, в провинции Хунань, становится снова широким, но не таким, как раньше, и так далее. В результате возница вынужден каждый раз останавливаться и проделывать утомительную процедуру, извлекая из своей повозки весь набор запасных осей и колес и устанавливая оси необходимой ширины и подходящие колеса.
У каждого животного в упряжке сзади под хвостом привязан мешок, предназначенный для сбора его помета во время движения. Эти делается не ради того, чтобы сохранить дорогу чистой, и не вызвано заботой о тех, кто едет следом. Просто этот участок пути расположен далеко от местности, изобилующей горючими породами «кара», здесь раздобыть топливо не так-то просто, поэтому все путники тщательным образом запасают помет своих животных, чтобы потом на привале развести огонь и приготовить баранину, mi`an и чай.
Мы встречали многочисленные стада овец, которых гнали на рынок или на пастбище, и у овец сзади тоже виднелся особый придаток. Это были овцы особой курдючной породы, их можно встретить по всему Востоку, но я прежде никогда таких не видел. Похожий на палицу хвост мог весить десять или двенадцать фунтов, что составляет почти десятую часть от веса всей овцы. Поистине это была настоящая ноша для такого создания. Необычный хвост считается самой вкусной частью животного, поэтому у каждой овцы позади на легкой веревочной упряжи была привязана маленькая дощечка, и на этой болтающейся полочке ехал ее хвост, защищенный от ударов и излишней грязи. А еще мы встречали многочисленные стада свиней, и мне пришло в голову, что для них тоже можно было бы что-нибудь изобрести. В Китае свиньи особой породы: у них длинное тело и нелепо раскачивающийся зад, поэтому живот чуть ли не волочится по земле. По-моему, местные свинопасы вполне могли бы придумать что-нибудь вроде колесиков для живота.
Наш эскорт, Уссу и Дондук, с презрением относились к повозкам и медленно движущимся по дороге стадам. Они были монголами и признавали единственный вид путешествия — верхом. Они жаловались, что великий хан Хубилай до сих пор не выполнил своего обещания, которое дал давным-давно: убрать все препятствия на равнинах Китая, так чтобы всадник мог галопом нестись через всю страну, даже темной ночью, не боясь, что его лошадь споткнется. Наших сопровождающих очень раздражало, что мы вели своих вьючных лошадей размеренным шагом, вместо того чтобы скакать во весь опор. Поэтому они время от времени находили способ оживить столь скучное, с их точки зрения, путешествие.
Как-то раз, когда мы расположились на ночлег лагерем у дороги, не желая толкаться в караван-сарае, Уссу и Дондук купили у возниц в соседнем лагере одну из курдючных овец и немного рыхлого овечьего сыра. (Возможно, правильнее будет сказать, что они раздобыли все это, потому что я сомневаюсь, что монголы заплатили что-нибудь пастухам хань.) Дондук извлек свой боевой топорик, срезал с овцы упряжь для хвоста и одним махом отрубил животному голову. Затем они с Уссу вскочили на лошадей, один из них нагнулся и схватил за хвост-палицу все еще подергивающуюся и истекающую кровью овечью тушу, после чего оба всадника на полном скаку начали веселую игру bous-kashia. Монголы с грохотом носились туда-сюда между нашим лагерем и лагерем пастухов, выхватывая друг у друга трофей, швыряя тушу, роняя ее на землю и топча лошадиными копытами. Кто из них выиграл или как они там договорились, я не знаю, но в конце концов оба устали и швырнули нам под ноги мягкую окровавленную тушу, всю покрытую пылью и сухими листьями.
— Для вечерней трапезы, — сказал Уссу. — Теперь хорошая и нежная, а-а?
Я был немного удивлен, что они с Дондуком вызвались сами освежевать, разделать и приготовить овцу. Оказывается, мужчины-монголы не имеют ничего против женской работы, когда рядом нет женщины, которая могла бы ее сделать. Еда, которую они приготовили, была весьма оригинальной, но не скажу чтобы аппетитной. Первым делом монголы отыскали отрубленную голову и насадили ее на вертел над костром вместе с остальной тушей. Целой овцы вполне хватило бы, чтобы накормить до отвала несколько семей, но Уссу и Дондук вместе с Ноздрей — от нас троих было мало помощи — уничтожили всю овцу, от носа до курдюка. Наблюдать и слышать, как они неаппетитно поедали голову, было весьма неприятно. Один из гурманов срезал щеку, второй — ухо, третий — губы. Они макали эти ужасные куски в миску приправленной перцем овечьей крови и жевали, чавкали, пускали слюни, глотали, рыгали и портили воздух. Поскольку монголы считают, что разговаривать во время еды — дурной тон, эта последовательность звуков, означающих хорошие манеры, не менялась до тех пор, пока они не добрались до костей, тут к ним добавился звук, с которым они высасывали костный мозг.
Мы, Поло, ели только филейную часть, хорошо отбитую во время bous-kashia и восхитительно нежную. При этом Уссу и Дондук продолжали постоянно отрезать и предлагать нам настоящие деликатесы: куски от хвоста, пузырящиеся беловато-желтым жиром. Они отвратительным образом подрагивали у нас в руках, но из вежливости мы не могли отказаться, и поэтому, давясь, с трудом кое-как глотали их. Я до сих пор еще чувствую, как эти отвратительные комки дрожат и вызывают спазмы у меня в пищеводе. Проглотив несколько кусков этой гадости, я попытался запить все большим глотком чая — и чуть не подавился. Слишком поздно я обнаружил, что Уссу заваривал его особым способом: залив чайные листья кипящей водой, он не остановился на этом, как все цивилизованные повара, но добавил в напиток ломти овечьего жира и сыра. Я полагаю, этот чай по-монгольски сам по себе был питательной едой, однако европейцу его пить совершенно невозможно.
На Шелковом пути мы ели много другой еды, вспомнить которую гораздо приятней. Но это было уже дальше, во внутренних землях Китая, где хань и уйгуры, содержащие караван-сараи, не ограничивают свои припасы только тем, что едят мусульмане. Чего нам только не подавали — ilik, маленькую косулю, которая лает, как собака, красивых фазанов с золотым оперением, мясо яков и даже мясо черных и бурых медведей, которые здесь водились. Когда мы разбивали лагерь на открытом воздухе, дядя Маттео и двое монголов устраивали состязание, кто добудет больше дичи для котла. Они приносили уток, гусей, кроликов, однажды попалась даже пустынная газель. Однако чаще всего они охотились на земляных белок, потому что эти маленькие создания давали заодно и топливо, на котором их можно готовить. Кочевники знают, что, если у них нет «кара», дерева или сухого кизяка, для того чтобы поддерживать огонь, им надо только разыскать земляных белок и их норы. Даже в бесплодной пустыне эти животные каким-то образом умудряются установить защитный «купол» над своей норой, он окаймлен сухими прутьями и травой, которые прекрасно горят.
В этой местности встречалось и много других диких зверей, не пригодных для пищи, но за которыми было интересно наблюдать. Здесь попадались черные грифы с таким размахом крыльев, что человеку надо было сделать три шага, чтобы пройти от одного конца крыла до другого. Еще я видел змею, своим цветом так сильно напоминавшую желтый металл, что я готов был поклясться: она сделана из расплавленного золота. Но когда мне сказали, что змея эта смертельно ядовита, я не стал к ней притрагиваться, чтобы удостовериться. Был здесь и маленький зверек под названием yerb`o: похожий на мышь, но с очень длинными задними ногами и хвостом; опираясь на эти три придатка, он прыгал, держась почти что прямо. Водился тут и изумительно красивый дикий кот, которого назвали palang; однажды я видел, как он пожирал дикого осла, которого перед этим убил. Кот был похож на геральдического леопарда, но только мех у него был не желтый, а серебристо-серый, с черными розетками пятен по всему телу.