Путешественник
Шрифт:
— Ну, не совсем таких. Последняя называлась «Хубилай — самый могущественный из монголов, потому что он насыщается энергией инь, увеличивая свою силу ян». Великий хан изображен стоящим на коленях перед молодой обнаженной девушкой, его язык поглощает жемчужные капли ее сока yin из ее лотоса, тогда как она…
— Porco Dio! — снова воскликнул я. — И как это вас еще не отволокли к Ласкателю?
Ловко передразнив меня, он беззаботно ответил:
— Porco Dio! Я надеюсь, что никогда не окажусь там. Почему, как вы полагаете, я продолжаю этот художественный блуд? Как выражаются хань, это мой бурдюк и мой мешок с рисом. Именно из-за того, что великий хан пожелал иметь эти картины, он и удостоил меня титула «министра только по названию».
— Хубилай захотел, чтобы вы это нарисовали?
— Полагаю, к настоящему времени у него вся галерея уже увешана моими свитками. А еще я делаю ручные веера. Моя жена наносит на них отличный рисунок тростника zhu-gan или пионов, и, если веер развернуть на обычный манер, это все, что вы увидите. Однако, если веер, флиртуя, раскрыть определенным образом, можно заметить на одном из его фрагментов изображение любовной игры.
— Я правильно понимаю, что именно это… создание такого рода вещей в действительности и является вашей основной работой у Хубилая?
— Не только у Хубилая, будь оно все проклято. По его приказу я становлюсь таким же послушным исполнителем, как и жонглеры в пиршественном зале. Моим талантом пользуются все мои приятели — министры и просто придворные. Я не удивлюсь, если вы тоже захотите обратиться ко мне.
— Нет, это просто поразительно! — воскликнул я. — Военный министр великой империи… проводит все свое время, рисуя мерзкие картинки…
— Мерзкие? — Он отпрянул в притворном ужасе. — Зачем вы меня обижаете? Давайте закроем эту тему. А все картинки, как вы выразились, между прочим, нарисованы гибкой рукой Чао Менг Фу, обладателя Золотого пояса feng-shui.
— О, я вовсе не пытаюсь принизить их художественные достоинства, они нарисованы безупречно. Вот только меня смущает…
— Это еще что, господин Марко. Видели бы вы, что я вынужден был нарисовать для этого арабского выродка Ахмеда.
— Но, господин министр, ни у одного человека в мире, будь он даже великий хан, не может быть такой присущей мужчине «красной драгоценности», какая изображена на вашей картине. Я имею в виду размер и узор вен на ней! Это выглядит так, словно Хубилай вгоняет в наложницу грубо отесанное бревно.
— Ах, это? Разумеется, сам Хубилай не позировал мне. Признаюсь, это плод моей фантазии. Единственная модель, которой я располагаю, мой собственный орган, который я разглядываю в зеркало, чтобы правильно передать анатомические особенности. Увы, придется признаться, что мужской член любого хань — в том числе, к сожалению, и мой собственный — зритель едва ли оценит. Если вообще разглядит на картине такого размера.
Я попытался было выразить художнику сочувствие, но он протестующе поднял руку:
— Пожалуйста, не беспокойтесь на этот счет. Лучше, если возможно, продемонстрируйте свой орган оружейному мастеру дворцовой стражи. Она смогла бы оценить, чем он отличается от члена ее мужа. Мне уже показывали большой орган одного пришельца с Запада, и с меня одного раза вполне достаточно. Я испытал настоящее отвращение, разглядывая нездорового вида «красную драгоценность» араба, вдобавок еще и лишенную головки!
— Мусульмане обрезаны, я нет, — сказал я важно. — И не собираюсь. Однако, возможно, вам было бы интересно нарисовать моих служанок-близняшек, которые проделывают нечто совершенно удивительное… — Тут я сделал паузу, насупился и спросил: — Мастер Чао, я правильно понял, что главный министр Ахмед позировал для картин, которые вы писали по его заказу?
— Да, — ответил он, скривившись от отвращения. — Но я никогда ни за что не покажу их ни вам, ни кому-либо другому. Уверен, что и сам Ахмед — тоже. Как только я заканчиваю картину, он тут же отсылает уже использованные модели в самые далекие уголки империи — дабы избежать сплетен и предотвратить жалобы. Но готов поспорить, как бы далеко их ни отправили, бедняги никогда не забудут его. Как и я сам. Потому что я был свидетелем их позора и навечно запечатлел его.
Былая беззаботность Чао рассеялась. Он явно был не склонен продолжать беседу, и поэтому я удалился. В глубокой задумчивости я отправился обратно в свои покои — и думал я вовсе не об эротических картинках, как бы те ни поразили меня, и не о тайных развлечениях главного министра Ахмеда, как бы они меня ни интересовали. Нет, меня насторожило кое-что, о чем упомянул Чао, когда говорил о военном министре.
Во-первых, провинция Юньнань.
И, во-вторых, народ юэ.
Хитрый министр малых рас Пао Ней Хо также слегка затронул в разговоре обе эти темы. Мне хотелось побольше узнать об этом человеке. Но в тот день, хотя Ноздря уже и ожидал меня, чтобы пересказать болтовню домашних слуг, он еще не мог поведать мне ничего интересного относительно министра Пао. Мы присели рядышком, и я приказал Биликту принести нам по бокалу хорошего pu-tao — белого вина и обмахивать нас надушенным веером, пока мы разговариваем. Ноздря, горделиво демонстрируя, насколько за последнее время улучшилось его знание монгольского, произнес на этом языке:
— Вот пикантный кусочек, хозяин Марко. Когда мне сказали по секрету, что оружейный мастер дворцовой стражи — самый неразборчивый сластолюбец, сначала это меня не заинтересовало. Обычное дело: солдат есть солдат — хоть рядовой, хоть генерал. Но этот офицер — как обнаружилось, молодая замужняя женщина-хань, вдобавок знатная госпожа. Ее неверность, очевидно, всем печально известна, однако блудницу не наказывают, потому что ее высокопоставленный супруг такой трус, что потворствует непристойному времяпрепровождению своей жены.
Я сказал:
— Возможно, его просто больше беспокоят другие проблемы. Давай проявим благородство и не станем присоединяться к досужим сплетникам. Этот бедняга меня не интересует.
— Как прикажете, хозяин. Но мне нечего больше рассказать… кроме как о слугах и рабах, которые вам определенно не интересны.
Это была правда. Но у меня возникло чувство, что Ноздря хочет сообщить мне что-то еще. Я с любопытством посмотрел на раба.
— Ноздря, в последнее время ты ведешь себя выше всяческих похвал. Просто поразительно. Я могу припомнить только один твой недавний проступок — прошлой ночью я поймал тебя на том, что ты подсматривал за мной и девушками, — но этим твои прегрешения и исчерпываются. Скажи, что с тобой случилось? Ты стал одеваться так же хорошо, как и все остальные слуги и рабы во дворце. Ты отпустил бороду. Я все удивлялся, как это ты умудряешься постоянно ходить с неряшливой двухнедельной щетиной. Но теперь она выглядит весьма внушительно, хотя борода и слишком седая для твоего возраста. Зато твой скошенный подбородок под ней не так заметен. Ноздря, почему ты отпустил бороду? Ты скрываешься от кого-нибудь? Я угадал?