Путешествие дилетантов (Книга 2)
Шрифт:
Тетенборн. Все смотрят на меня с укором. Я уезжаю в полк. Наконец-то. Там я буду стрелять, бить саблей, рвать зубами, выпускать кишки, чтобы тоже заслужить золотое оружие, и тогда (Марии) брошусь перед вами на колени, и тогда вы...
Мария (огорченно). О, гмерто!..
Киквадзе (Марии по-грузински). Может быть, в конце концов, положить этому предел?.. Мне стыдно перед целым светом! Твоя снисходительность переходит всякие границы! Ну, что ты улыбаешься, дорогая моя? Скажи им что-нибудь...
Они добрые, одинокие, но сколько можно?.. Представляешь, что сделал бы Барнаб?..
Мятлев слушал этот монолог как страстное стихотворение. "Уж не объясняется ли он сам в любви?" - подумал князь о Гоги. Ему даже показалось, что он начал понимать эти звуки, что еще мгновение - и сам заговорит так же нараспев, гортанно, страстно, и тайное "сирцхвили... сирцхвили..." (стыдно груз.) обретет свой смысл, покуда еще скрытый... Как хорошо, должно быть, вот так же бездумно пить вино, золотое, имеретинское, прикасаться губами к цоцхали, цоц-ха-ли(рыба (груз.), и ощущать, как эта серая рыбка тает на губах от одного твоего прикосновения, и слышать звуки бегущей желтой воды и шорохи чинар где-нибудь в Ортачала , Ор-та-ча-ла...(сады в пригороде Тифлиса). Все имеет начала... Ортачала, цоц-хали, сирцхвили... Это вы ли?..
Вдруг вскочил Мишка Берг, уже не тот петербургский херувим с детской кожей, а пропыленный, прожаренный, покрытый морщинами капитан, служака, герой, раб золотого оружия. Он был бледен. Руки его тряслись, некоторые слова выпадали из фраз, терялись словно в кромешной тьме.
– Коко врет,- сказал он,- это... я сделал предложение Марии... она попросила... срок подумать... согласился...
– Какой же срок?– спросила Лавиния без интереса.
– Вся жизнь,- сказал Берг торжественно.
Киквадзе рассмеялся с облегчением.
Лавиния продолжала посылать Мятлеву тайные сигналы. Он все никак не мог понять их смысла, силился, разглядывал и только улыбался в ответ. "Что? Что? Ну что же? Что же?.."
Она произнесла одними губами: "Я вас люблю... несмотря ни на что! Вы лучше всех... Вы мне нужны, не забывайте об этом, и не забывайте, что большего счастья не будет, ни-когда... Я вас люблю..."
И Мятлев, распознав значение сигнала, откинулся, запрокинул голову и прошептал: "Цоц-ха-ли!.."
– Варикооо!– крикнул господин Киквадзе, и седая Вари-ко поставила перед Мятлевым блюдо, наполненное серыми рыбками.
Тетенборн (Бергу). А почему это я должен тебе уступать? Всегда и всех, почему?! (И заплакал.)
Киквадзе (Марии, по-грузински). Этого еще не хватало!.. Послушай, моя дорогая, я вот о чем подумал: тот петербургский тигр не так уж глуп, как может показаться. Боюсь, что он коварнее, чем выглядит... Надо отправлять наших друзей, пора... Если он вознамерится их арестовать, что мы сможем сделать? Что я смогу, боже?..
Мария. Мой дорогой, я полностью полагаюсь на тебя, но нужно поговорить с нашими друзьями, нужно придумать какой-нибудь предлог, тревоги не должно быть в их сердце... Но сначала, Гоги, золотко, успокой этих, у меня сердце разрывается от их страданий!..
Киквадзе. Да ну их к черту! Они и сами сейчас сникнут. Разве ты не знаешь? Лучше думать, как спасти князя и эту богиню. Я просил Барнаба приехать. Все-таки Барнаб! Я, конечно, готов на все для тебя, дорогая, но без Барнаба в таком деле...
Мария. О, Барнаб!..
Л а в и н и я. (Мятлеву). Грешников нельзя пускать в рай. Вы видите, как они все испортили?
М я т л е в. Если бы я не знал, что здесь край земли, я бы предложил вам ехать дальше...
Л а в и н и я. Господи, края нет. Разве вы не знаете об этом?
Я понимаю, с какой горечью произносилось это, вернее - какая примесь горечи была в этом счастливом восклицании, но живые благородные люди тем-то и отличаются от людей ненатуральных и остывших, что умеют ценить жизнь, а не представления о ней. Да, да, именно жизнь...
Мятлеву почему-то захотелось досадить Бергу, и он сказал ему:
– Есть ли женщины, которых вы не любили бы, Берг? Куда ни явишься везде одно и то же: Берг сделал предложение, Бергу отказали, Берг дрался...- Он ожидал взрыва, но хмельной капитан, покорно выслушав все это, внезапно улыбнулся широко, по-детски.
– А я и вас люблю, князь,- сказал он,- да не умею этого показать.
Господин Киквадзе, несколько порозовевший, мурлыкал какое-то подобие песенки и перемигивался с Марией. Она сказала ему по-грузински:
– Гоги, радость моя, придется тебе заняться всем этим. Бедный Гоги, я не оставляю тебя в покое... Гмерто, ты загубил свою жизнь рядом со мной... Ты таешь на глазах...
– О чем ты?– рассердился господин Киквадзе.- Разве все, что я имею, не твое?..- И он сказал уже по-русски, обращаясь к Мятлеву:- Я приветствую тебя, прекрасный садовник, подаривший нам,- поклон Лавинии,- такой восхитительный цветок! Не забывая же, что его стебель тонок и ломок и лишь твое вдохновение способно поддерживать в нем его горделивое пламя...
Л а в и н и я. Да здравствует свобода!
Берг. Вот именно, истинным рыцарем может быть тот, кто устал быть солдатом...
Тетенборн. Ах, ты считаешь меня... что я, не убив пару-другую этих самых, не гожусь в рыцари? Ну и скотина же ты, Берг!.. Ты все у меня отнимаешь! Пусть Лавинюшка-королевочка расскажет всем, как ты, бывало...
Киквадзе. Прекратить!..
Но тут же смутился и забормотал мягко, понурясь: "Невозможно... невероятно... сирцхвили... сацхали*... генацвале..." (бедняга (грузинск.)