Путешествие Иранон
Шрифт:
Как мы добрались до храма Труд, я не запомнила. Разум, уставший от потрясений, утянул меня в глубокий, но в тоже время тревожный сон, в котором я запуталась, словно мушка в чужой паутине. Размытые образы, отголоски чувств и смутное ощущение страха сменялись дрожью, жаром или ознобом. В самые тяжелые минуты кто-то ласково гладил меня по голове, приподнимал в постели и поил горьковатым отваром трав, после чего я, не открывая глаз, вновь проваливалась в темноту, расцвеченную лишь искаженными, всплывающими в голове воспоминаниями о жизни в Заре. Отчуждение, что я чувствовала там, и невозможность стать полноправной частью исконных земель, словно в кривом
Дети, что шептались за спиной, сбиваясь в маленькие стайки, уже познали первые секреты своей семьи и народа, с благоговением делясь впечатлениями и не подпуская к себе, дабы я не подслушала то, что не предназначалось для моих ушей.
Странные речи взрослых, что намеками у уловками обсуждали при чужаках какие-то только им ведомые знания и истории. Со стороны временами казалось, что эти люди знают вообще все на свете, имеют ответ на любой вопрос, но тебе никогда не расскажут его, предпочитая помалкивать и хранить всю суть мира только в своей голове, передавая эти важные и великие секреты только своим непосредственным наследникам: от матриарха, к ее собственным детям и внукам.
Проходили года, даже десятилетие прошло, песок бесконечной пустыни нес крики азиф, набивался в трещины домов и полировал светлые улочки с аккуратными домами и древними развалинами первого города, но я всё еще оставалась чужой для жизни в Заре. Всё еще оставалась гостем в таких привычных, но так и неузнанных мной краях, и не могла рассчитывать на возможность полноценной жизни там, даже с поддержкой тетушек. Исконные земли приютили меня, взрастили, дали кров, но не стали мне домом, и в моих силах оставалось лишь смириться или попытать шанс в поисках родины.
Всё это складывалось, множилось, преумножалось во сне, превращаясь в знакомый, набивший оскомину кошмар, где я бродила по пустынным улицам в поисках хотя бы одной живой души. Песок медленно затягивал дорогу, просачивался под одежду, мешал дышать, забивался в рот, скрипя на зубах, оседал сухой пылью на губах и лез в глаза. Я пыталась укрыться от него, спрятаться, найти приют среди множества окружающих меня домов, но все двери были заперты, дворы закрыты, и ни единого фонтана не встречалось по дороге. В окнах мелькали тени, притаившись на чужом пороге, можно было услышать едва слышный шепот, но я не могла разобрать слов. Хотя, честно говоря, они и не были нужны, я доподлинно знала, что незнакомые мне губы шепчут спрятанные от меня секреты, к коим у меня никогда не будет доступа, как и к жизни в этих домах.
Тем временем буря становилась всё сильнее, норовя погребсти меня в своих песчаных курганах. Бежать было некуда, море казалось недостижимо далёким, а Руб-эль-хали всё ближе, плавно скрывая под собой исконные земли.
«Береги свое время», так сказала ведьма, но это не представлялось мне возможным.
Одинокое, бессмысленное существование норовило растянуться на долгие-долгие года, но ни одна душа, ни одна живая плоть не торопились мне помочь, показать путь к родным. Не хотели и не могли понять меня, мою боль и беду, они не видели проблемы, не видели той кровоточащей раны, что наносила мне отчуждённость от потерянного когда-то дома. Родины далёкой, но такой важной, что без нее всё теряло смысл.
В последний раз разлепив глаза, я увидела, как огромная охристая волна подступает ко моим ногам, собираясь поглотить мое бренное тело горячим, пыльным вихрем. Прижав руки к груди в молебном жесте, я ощутила, как под курткой дрогнула трубка. Деревянная, резная, с длинным мундштуком, который я настолько часто держала в руках, что могла бы вспомнить каждый ее изгиб и переплетение рисунка на выхолощенной поверхности. Сжав находку в руках и крепко зажмурившись, я напомнила себе о том, кому она принадлежит, заставляя неповоротливый во сне разум сосредоточиться на казалось бы простой вещи. На человеке, что в моем одиночестве был спасительной паутинкой.
Точно, трубка, у меня есть трубка, точнее… у меня есть нечтобольшее.
Открыв глаза, я обнаружила над собой каменный свод потолка в отблесках пламени. Тело казалось слабым и немощным, горло саднило, а из груди вырвался кашель, скрутивший меня жутким приступом. Кто-то, тихо проскользнув ко мне, осторожно приподнял за плечи и поднес ко рту край металлической кружки с теплым отваром. Мягкий женский голос зашептал почти умоляюще.
— Пей, прошу тебя, пей пока можешь.
Зубы неприятно щелкнули о металл, отдавшись болью, но я послушно начала пить лекарство, чувствуя, как тепло, разливающееся под ребрами, постепенно смягчает боль в груди. Юва дрожащими руками помогла мне присесть и вновь немного откашляться, аккуратно постукивая меня по спине.
— Молодец Иранон, ты умница, ты хорошо справляешься. Боги, наконец-то твоя температура спала.
Мне позволили притулиться к боку оборотницы, я положила голову на ее плечо и с облегчением выдохнула, прикрыв глаза. Смутное сознание вновь клонило в сон, но я упорно пыталась сосредоточиться на происходящем, с некоторым удивлением заметив, что лежу на узкой койке в крохотной келье без окон, укрытая плащом Вильгельма. Шмыгнув, я получила от Ювы еще носовой платок и, перехватив ее прохладную ладонь, положила ее себе на лоб. Несмотря на слова девушки, я всё равно ощущала собственный жар. Хотелось поскорее вылезти из-под мехового укрытия куда-то в прохладу, но едва ли оборотница позволила бы мне это сделать.
— Жарко, очень жарко.
— Я знаю, знаю, но так нужно, ты еще слаба, и хоть самое худшее позади, тебе предстоит еще долгое лечение.
Я хотела было запротестовать, но вновь закашлялась, пригнувшись к ногам. В глазах на миг потемнело, последние крохи сил ушли на то, чтобы остаться в сознании.
— Подожди, лекарство сейчас подействует, станет лучше, а я пока принесу бульона. Пока ты лежала в бреду, мы и не знали, как тебя накормить.
Аккуратно усадив меня к старому выцветшему гобелену на стене, Юва поднялась и повыше закрыла меня плащом. Ее лицо выглядело напряженным, тонкие шерстинки по линии роста волос то и дело выделялись на коже, в белесых, будто призрачных локонах, мелькнули лисьи уши.
— Красивые.
Оборотница вздрогнула, ее щеки в миг покраснели, бледная ладонь тут же пригладила волосы, стараясь унять звериную суть.
— Не хорошо это, беспокоюсь вот и…
Не договорив, Юва поджала губы, глубоко вдохнув, расправила плечи и уже спокойнее вышла из комнаты, оставив меня одну.
Вновь прикрыв глаза, я ощутила, как они болят, будто под веки засыпали песка. Огонь в маленьком камине на противоположной стороне кельи плясал, чуть треща поленьями, за гобеленом и каменной стеной слышался отдаленный вой ветра. В голове стало так мутно и туманно, что я даже не попыталась прислушаться к Мундусу, хоть и чувствовала прикосновение его силы. Едва внятное жужжание на краю сознания убаюкивало не хуже снотворного.