Шрифт:
я тебе написал так много – объясняющего, хорошего; если ты прочитаешь меня между строк – ты уже понимаешь (не)мой язык, которому любой алфавит просто-напросто тесен
поэтому и теперь (и завтра, и вчера, и всегда) – я не буду дарить тебе имя нового мира.
ведь ты никогда и ничего не берёшь даром.
итак, перед нами ГЕРОЙ НЕ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
и его прорастание ИЗ САНКТ-ЛЕНИНГРАДА В БОЛОГОЕ, страшная скоморошья сказочка о когда-то мне своевременных состояниях и самомнениях,
«Чудище обло, озорно, огромно
стозевно и лайяй.»
Тредиаковский. Тилемахида.
Поэтеска, сказал о ней мой хороший знакомец Емпитафий Крякишев. Так беспощадно умеет он иногда поговорить (а что ему ещё делать, если мы из нашего общего прошлого перекинулись в либеральные говоруны-лизоблюды – всё, знаете ли, языком да языком) о, предположим, беспощадном различии между родинкою на левой грудке этой милой и безразличной женщины и настоящею (как Царство Божье СССР – потерянной) родиной.
С этого слова история и начинается: поэтеска! История (словно женщина) – как бы собирается в театр на мою пьесу; но (даже придуманные) люди в ней – вовсе не актёры, а со-режиссёры.
Я не буду утверждать, что и сама (человеческая) история – тоже словно бы поэтеска. Слишком это большая ответственность: полагать своё слово – Словом (а не версификацией себя-любия), а дело – Со-Творением (хотя чудо мироформирования мне доводилось видеть).
Согласитесь, даже разница между людьми – это всего лишь сравнение между одной частью бесконечности и другой её частью; понять эту разницу способна только женщина: так она оценивает мужчин.
В женщине (словно бы) – возникают смешения времён и пространств. Не то-ро-пясь – эти смешения в ней собираются (как зародыш во чреве); поэтому (не-обходима) – именно что женщина, пусть даже поэтеска.
Если квазиакадемически, она (поэтеска) – одна из замечательных представительниц гуманитарной интеллигенции, причём – не того её плотоядного подвида, что испокон веку и по сей день, да и в нашем обозримом будущем глубоко и бесконечно свой народ презирая, глобально убежден в своем праве им управлять («эти» сверхнелюди – все давно в политике, и мне с ними, слава Богу, не общаться); здесь случай особенный.
Кто бы мог представить, что она (ветреная поэтеска) – может быть причиной и следствием смертей и рождений; а меж тем – это и так неизбежно: повторяю – она (как бы ни было) женщина. Хотя (казалось) – кто бы мог представить её частью Среды Воскресения (проще – даже частью бесконечности её вообразить).
А ведь придётся! Она (поэтеска) – часть среды, приуготовленной для сошествия сил провидения в этот мир потерянного рая.
Ведь именно тогдашнее происшествие (прошлое и пошлое) – отразится на (ещё более прошлом и ещё более пошлом) со-крушении Царства Божьего СССР, а потом (даже) – окажется попыткой не то чтобы крушения не-до– пустить, а до-завершить весь миропорядок; но (пока что) – не будем забегать столь далеко; начнём с поэтески.
Представьте(!) себе кубики рафинада, почти что растворившиеся в нежных и расчетливых сердечках сереньких топ-моделей – тех, которые после показа своих эфирных и покрытых прозрачною пыльцою тел обязательно оставляют после себя в туалетных комнатах
Вы скажете, что мерзко подобное о женщинах (и о не менее милых столицах)? Но глаза не умеют не видеть.
Имя её Натали, в простой речи Наташка. Ростом и повадкой котенок сорока одного года, совсем юная душа. Обладает (и это основное её обладание – остального сама не особо ценит) породистым личиком, хоть щёки уже немного пообвисли.
В целом – маленькая изящная алкоголичка, беспомощно подвизающаяся в некоей рекламной фирме, где президентом просто-напросто обязателен один из её бывших мужей; обязательно представьте себе парик цвета вороньего крыла, короткий (а-ля двадцатые годы), длинную шерстяную юбку, жакет, ботиночки.
Плывёт себе такая по-над грешной Россией – словно бы косичку перед волшебным зеркалом (свет мой, зеркальце, скажи!) заплетает эта некая и совершенно никакая искренняя душа.
Как это чудо-юдо могло оказаться в холодной электричке на полпути к Бологому, да ещё в обществе серийного убийцы?
Что тут понимать, живём в России и ходим под Богом, об этом и история.
Зимой это было, летом или осенью, не все ли равно? Но испокон, опять-таки, веков и по сей день, да и в нашем обозримом (если не случится с нами привнесённых извне «алькаиды» и революции) будущем и в Петербурге, да и в (не) бывшем Санкт-Ленинграде на набережной чижик-пыжик-Фонтанки на три этажа возвышался над всеми нами, нищими интеллектуалами и лузерами (по интеллигентному – losers), некий особняк, прекрасный и теперь почти что антикварный.
Еще во времена судьбоперестроечные и теперь (и тогда, и навсегда) для души оскорбительные в его плохо отапливаемых стенах разместилось детское (а кому ещё осталось сладенько лгать) издательство, скромное и федерально датируемое.
И тотчас, как приживалка-кошка к теплой печи, к издательству прибилось нищее (ибо – не купечески-московское, а чахоточно-петербургское) богемное сообщество, которое сам издатель-редактор по старой (ах, оттепель) памяти какое-то время терпел.
В настоящем (а не в прошлом или будущем) времени это сообщество со двора было (бы) изгнано, но – справедливости ради (то есть – ради сообщества) следует добавить, что (как в ту пору у нас поступали с образованием прогрессивные министры) сообщество пришлось (бы) изгонять насильственно, административно-полициантскими методами и даже измышляя причины (как освобождаемых противу желания крепостных, право слово).
Что, в свой черед, не токмо показывает, но и предсказывает некоторую необычность самых терпких героев этой воображаемой (а потому – более чем реальной) истории.
С обычными людьми ведь оно как? Где есть нечего, там хотя бы и было кому есть, но – не будет: или умрут от истощения или же сбегут! Но наша богемная нищета продержалась в особняке довольно долго. Не потому ли, что не токмо выживание (и всеоправдывающие добавки к нему – как то: и детенышей надобно вырастить, и самому как-то перебиться; а так же потребность – хоть кому-то быть нужным: чтобы было с кем справить нужду, потереться душой или фаллосом) является философией жизни любой приобщенной к сотворению несравненных искусств голытьбы?