Путешествие на край комнаты
Шрифт:
Трава под кальян закончилась. Влан позвонил своему дилеру, но тот был занят. Всем хотелось курить, но никому не хотелось тащиться в город на добычу. Рутгер вызвался принести все, что нужно. Оптовую партию. Меня, честно сказать, удивило, что он еще подает голос — после всего, что случилось.
— Только быстро, — сказал Янош и выставил руки вперед, как бы держась за воображаемые лодыжки. Он действительно любил раскуриться. Мне тоже нравилось это дело, но я могла бы и обойтись. Хотя, с другой стороны, а зачем в чем-то себя ограничивать?
Быстро
— Что страшнее? Если мы совершенно одни во вселенной, такая космическая оплошность, просчет мироздания — или если мы не одни, а просто отдельная цивилизация из нескольких биллионов других, причем такая незаметная и несущественная, что нас даже нет в списке на получение статуса незначительной?
Он любил углубиться в такие темы.
Мне вдруг пришло в голову, что не так уж и далеко от нашей крыши — час или два на самолете — истязают хороших людей, женщин забивают до смерти камнями, потому что кто-то сказал, что так надо, целые страны голодают. Все это происходило достаточно далеко, чтобы можно было об этом не думать, но все же не так далеко, чтобы туда нельзя было дойти пешком за несколько недель или месяцев.
Петр ответил:
— Смотря что тебя больше пугает: одиночество или толпа.
Янош сказал, что хотел бы заняться сексом с инопланетянками, но только если они красивые. Влан хотел обсудить, а что значит «красивые», но его как-то не поддержали. Рутгер так и не вернулся на крышу, и в тот вечер вся наша злость в полной мере проявилась в представлении.
Ночь
Рутгер всегда ходил в темных очках. Когда я говорю «всегда», я имею в виду — всегда. На сцене. За едой. И когда завалился ко мне в три часа ночи, он тоже был в темных очках. И кроме очков на нем не было ничего.
— Оушен, у меня мощнейшая эрекция.
— Рутгер, это не мощнейшая эрекция. Это вообще не эрекция. — Меня немного встревожило, что он так легко проник ко мне в комнату, хотя, с другой стороны, Рутгер был не такой уж и страшный (в смысле, что я его не боялась), тем более что за стенкой спал Янош, который — это я знала доподлинно — очень хотел побеседовать с Рутгером насчет его исчезновения и последующей неявки на крышу с обещанной оптовой партией.
— Эта громадина — вся для тебя, — сказал он.
Нет, я действительно поражаюсь на немецкую систему образования.
— Уходи, Рутгер.
— На самом деле ты же не хочешь, чтоб я ушел.
— Мне лучше знать, что я хочу, а чего не хочу.
— Я не хотел тебя обидеть.
— Иди сюда, Рутгер. — Я со всего маху влепила ему пощечину, у меня даже рука заболела. В чем-то я даже была благодарна Рутгеру, потому что я всю жизнь мечтала ударить мужчину. В глубоком возмущении и за дело. Рутгер упал на пол.
— А деньги никак не помогут? — спросил он жалобно.
— Нет.
Рутгер расплакался.
— А может, я дам тебе денег, а ты скажешь ребятам что мы с тобой спали?
— Нет.
Пришлось тащить его к двери за ухо. Наутро я пошла к Хорхе. Рутгер был как кусок говна в нашем бассейне. Надо было что-то делать.
— У тебя есть пять минут, Хорхе?
— Ты припозднилась, но да.
— Припозднилась?
— Ага. Ты насчет Рутгера, да? Обычно новенькие девушки приходят жаловаться после первой недели.
Я изложила ему избранные фрагменты Рутгерианы.
— Он всех достал. Его надо уволить.
— Я его и уволил. Полгода назад.
— Тогда почему он еще здесь?
— Потому что не хочет уходить.
— Он работает за бесплатно?
— Нет. Он мне платит. Это бизнес.
В кабинет вошла Ева.
— Хорхе, мы можем поговорить с глазу на глаз?
Хорхе закрыл глаза и приставил ко лбу указательный палец.
— Так, погоди. Я читаю мысли… Рутгер.
— Хорхе, я не могу с ним работать. С таким козлом.
— Так, давай разберемся: ты не хочешь работать с козлом. Но ведь все так работают. Собственно, по-другому и не получается. Любая работа — работа с козлами.
— Хорхе, он как кусок говна в нашем бассейне.
Выходит, мы с Евой были заодно. От этой мысли мне стало как-то не по себе. Хорхе вздохнул.
— Да, наверное, уже пора дать Рутгеру шанс проявить свои таланты где-нибудь в другом месте.
Мы с Евой поднялись на крышу, психуя на Рутгера. Через час я уже начала волноваться, что мы с Евой станем лучшими подругами. Больше всего меня насторожило, когда она вдруг сказала:
— Хочу тебе кое в чем признаться.
— Не надо.
— Это насчет Петра. Кажется, я разрушила наш брак.
— И что ты сделала?
— Заставила Петра сказать спасибо. Перед нашим отъездом моя мама испекла нам торт, чтобы мы съели его по дороге сюда, но я замоталась со сборами и забыла торт дома. Но я знаю, что мама ждала, что мы похвалим ее торт, и я попросила Петра написать ей открытку: что торт был просто замечательный. Он сказал: нет, я не люблю врать. Скажи своей маме, что мы забыли торт дома. Но я не хотела расстраивать маму. Она два дня с ним возилась, с тортом. И я сказала Петру: я тебя очень прошу, напиши ей открытку. И он написал.
— Так в чем проблема?
— Он соврал с такой легкостью. Он написал эту открытку буквально влет. Написал, что больше всего ему понравился хрустящий слой. Написал так убедительно, что я даже пошла позвонила сестре, чтобы убедиться, что торт действительно остался дома. Петр в жизни не врал. Ни разу. А тут вот так просто взял и соврал. И теперь я уже никогда не смогу ему доверять.
— Но ты же сама его попросила.
— Но ему было необязательно врать так мастерски.