Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры
Шрифт:
– Что? – взвилась я. – Я задумала послать письмо в партком? Да, я помню, я написала тебе письмо, это был акт отчаяния, попытка поставить точку, но при чем здесь партком?
– При том, что кафедра моя была засекречена и все личные письма автоматически попадали в первый отдел. Твое письмо тоже туда попало, а оттуда его передали в партком! Спасибо, секретарь парткома был свой парень, а то у меня могли быть большие неприятности.
– Но ведь из этого письма следовало только, что какая-то бабенка в тебя влюблена, а ты, как высокоморальный советский человек,
– Да, но оттуда еще следовало, что у нас с тобой что-то было, а моя жена, между прочим, работала в том же институте.
– Воображаю, как ты струсил!
– И не говори!
– Боже мой, Марат, неужели ты настолько не разбираешься в людях, что подумал, будто я решила отомстить тебе с помощью партийной организации? Извини, я полагала, что ты умнее. Еще одной иллюзией меньше. Вот уж не думала, что ты сможешь еще чем-то разочаровать меня спустя двадцать лет!
– Кира, не надо так! Ты – это лучшее, что было у меня в жизни! Когда мне совсем худо бывало, я вспоминал наши встречи, а когда у меня случился инфаркт, старый врач в больнице мне сказал: вы только не бойтесь: лежите себе и думайте о чем-нибудь приятном, о красивой женщине, о рыбалке, если вы рыбак… И я думал о тебе, может быть, эта мысль и спасла меня.
– Но почему же ты ни разу даже не позвонил?
– Я боялся…
– Чего?
– Того, что ты бросишь трубку, того, что я тебе совсем уже не нужен. А ведь я любил тебя все эти двадцать лет, только загонял эту любовь куда-то в подсознание, а вот увидел – и не могу больше сдерживаться, я люблю тебя! Понимаю, мой поезд давно ушел, но лучше поздно, чем никогда… Я рад, что смог сказать тебе об этом!
– Марат, Марат, что же ты наделал?!
Мне бы радоваться своей проницательности, а я была в отчаянии. Мне бы с презрением посмеяться над его трусостью, а сердце мое разрывалось от жалости. О нет, только не это, жалость может завести меня черт-те куда!
– Ты совсем уже не любишь меня, ни капельки? – спросил он, и в голосе его было даже что-то детское.
Душа моя рвалась к нему, мне хотелось крикнуть – люблю, люблю, – но я благоразумно молчала. Однако моя окаянная физиономия, похоже, вновь выдала меня.
Он пристально смотрел мне в глаза, и выражение его лица менялось. Глаза засветились восторгом. Никогда не видела таких красивых глаз. Только у Дашки.
– Вот, прошу, отведайте нашей израильской кухни!
Толстозадая Юлька под присмотром Сени сноровисто накрывала на стол. На ней уже была вполне приличная юбка. Видимо, Сеня наотрез отказался считаться с «ее длиной».
– Марат Ильич, я знаю, вы за рулем, вам выпить не предлагаю, но, может, ваша дама чего-нибудь выпьет?
– Да, дайте мне сто грамм водки!
– Вот это по-нашему! Сию минуту, мадам!
Сто грамм! Мне сейчас и пол-литра не помогут! Тем не менее после первой рюмки стало легче.
– Родная моя, расскажи, как ты жила все эти годы. Знаешь, я даже боялся спросить у Вольки, как ты.
Боже мой, какая я умная! Когда и Алевтина и Лерка говорили мне – да он тебя давно забыл, он
– Ты по-прежнему одна?
– Не знаю, что и сказать. Не далее как вчера я получила предложение руки и сердца.
– И что?
– Я его приняла, – слегка соврала я.
– А если я тоже предложу тебе руку и сердце?
– Позволь, насколько я понимаю, ты женат!
– Вернусь в Москву – тут же подам на развод!
Всю мою любовь как рукой сняло. Идиотка! Развесила уши! Он ведь опять с легкомыслием Хлестакова пытается поломать тебе жизнь. Слава Богу, я хоть вовремя опомнилась.
– Марат, оставь, пожалуйста, эту тему. Нельзя через двадцать лет походя вернуть то, что выбросил в помойку. Неужто ты думаешь, что я такая дура? Да и любовь моя к тебе давным-давно кончилась. Все выгорело, даже угольков не осталось.
– Неправда, я же вижу по твоим глазам.
– И опять неверно все понимаешь. Да, я растрогалась, рассиропилась, воспоминания нахлынули, но это так, временное помрачение рассудка, не более того.
Ага, голубчик, больно тебе? И поделом!
– Прости, Кира, я действительно идиот. Но мне вдруг стало так страшно снова тебя потерять… Мы сможем хоть изредка видеться?
– На какой предмет? Что у нас общего? (Действительно, совсем пустячок – дочка!) У наших отношений было только начало и конец. А середина как-то, знаешь ли, выпала. Нет, благодарю покорно. Я в эти игры больше не играю. Ты не тот партнер!
– Милая моя, в твоих словах столько боли и горечи… что я не верю тебе.
Он схватил мою руку и прижал к губам.
Опять появилась Юлька в сопровождении Семена. Очевидно, он считал своим долгом присутствовать при каждой перемене блюд. Но, ощутив возникшее напряжение, счел за благо удалиться.
Мы молча принялись за еду. Я совсем не чувствовала вкуса, меня била дрожь. Зачем я согласилась на эту встречу? Даже при всем моем оголтелом оптимизме от нее нельзя было ожидать ничего хорошего. Душевный покой утрачен начисто. Я с тоской подумала о Коте. Как с ним хорошо! Весело, спокойно. Здесь же сплошной надрыв! А я так этого не люблю.
В ресторане между тем появились люди. В зале заиграла тихая музыка – советские мелодии семидесятых годов. Одна пара уже танцевала.
– Потанцуем? – вдруг предложил Марат. —
Мы же с тобой никогда не танцевали. – Его синие глаза смотрели на меня с мольбой, и я опять не устояла.
– Ладно, потанцуем, хоть и глупо танцевать средь бела дня.
Я встала, он меня обнял.
Только не смотри ему в глаза, твердила я себе, но голова у меня уже пошла кругом, этот запах табака и одеколона… Он крепко прижал меня к себе. Господи помилуй!
– Почему ты так дрожишь? – прошептал он, и у меня подогнулись ноги. – Родная моя, что ты со мной делаешь, – шептал он, уже касаясь моего уха губами. – Я хочу тебя, давай уедем отсюда…