Путешествие парижанки в Лхасу
Шрифт:
Мы наверняка сумели бы отыскать тропу, не возвращаясь окольными путями на то место, где я ее обнаружила, но Йонгден не мог карабкаться по крутым склонам и пробираться через чащу — ему было трудно шагать даже по ровной дороге.
Поэтому нам пришлось вернуться назад и пройти большое расстояние, прежде чем мы отыскали тропу, отчетливо видневшуюся между деревьями.
Погода наконец прояснилась, и, если бы не сугробы, которые намело за двое с половиной суток, и мои переживания за Йонгдена, старавшегося идти из последних сил, эта прогулка показалась бы мне восхитительной.
Местность радовала взор прекрасными высокогорными пейзажами; по-видимому, здесь было особенно чудесно
121
Крестьянские сапоги, которые мы носили, были сшиты из сукна, а подметки сделаны из недубленой кожи яка. Такие подметки непрочны, и их следует часто менять; по этой причине в Тибете принято брать с собой в дальние походы куски кожи.
Вечерело, но нигде не было видно ни возделанных полей, ни домашних животных, и надежда добраться до какой-либо деревни до наступления ночи стала совсем призрачной. Мы приготовились провести ночь под открытым небом, так как тщетно искали хижины докпа, которые, по словам недавно приютивших нас крестьян, стоят на обочине тропы, ведущей в обжитые долины. Возможно, мы не заметили их под снегом. Остались ли они позади, или же мы, на свою беду, сбились с пути?
Мы говорили мало и все время возвращались к этой теме, однако решили не спрашивать друг друга об усталости и страданиях, выпавших на долю каждого из нас, понимая, что ничем не можем помочь друг другу и всякие разговоры по этому поводу были бы напрасными. Вскоре мы также перестали обмениваться своими предположениями относительно становищ докпа и гадать насчет того, не сбились ли мы с пути.
Ночью снова начался снегопад. Тогда же иссиня-черное небо и все вокруг озарилось странным светом. Казалось, что от белоснежной земли исходит неясный, бледный, сумрачный свет, который преобразил заснеженные деревья и превратил лес в царство теней. Усыпанные снегом с головы до ног, мы продолжали брести по этой призрачной местности подобно двум привидениям, спешащим на зов тибетского колдуна, или жалким слугам нищего Деда Мороза.
Дед Мороз!.. В самом деле, ведь стоял декабрь! Но в то время я пользовалась уже много лет китайско-тибетским календарем, не соответствующим григорианскому, и позабыла, как высчитать нужное мне число. Я пообещала себе свериться на досуге с китайским почтовым календарем, лежавшим в моей сумке, где указаны рядом даты обоих летосчислений.
Мало-помалу Йонгден стал отставать. Я продолжала свой путь одна, без всякой цели, в некоем душевном оцепенении. Ни селений, ни хижин не было видно… Значит, нам не найти пристанища, но и спать на снегу тоже невозможно… Что же делать?..
Внезапно я наткнулась на что-то твердое, и удар вывел меня из забытья. Ощупав предмет, я убедилась, что это деревянная доска, торчавшая из грубо сколоченной изгороди. Изгородь! Значит, летнее стойбище пастухов где-то рядом… То самое, о котором нам говорили… Мы на правильном пути, и скоро у нас будет где укрыться ночью!
Я с трудом верила в такую удачу и продолжала водить рукой по шершавым доскам, словно опасаясь, что изгородь сейчас исчезнет или рассыплется у меня на глазах. Затем я подошла к барьеру, преграждавшему доступ в загон для животных; оттуда были смутно видны большая четырехугольная приземистая хижина и какие-то крыши, по-видимому крыши хлевов.
Я закричала, чтобы сообщить ламе хорошую новость:
— Диру! Диру! Хампа чиг дуг! [122]
122
Сюда! Сюда! Здесь дом! (тибетск.)
Не дожидаясь его, я вошла в становище. Рядом с жилищем пастухов располагался загон для лошадей. Я оставила там свою ношу и принялась разгребать снег перед входом в хижину. Вскоре подошел Йонгден.
Мы нашли под навесом во дворе довольно большое количество навоза и сухих дров, зажгли несколько веток, чтобы осветить себе путь, и, когда они разгорелись, отнесли их в помещение. В хижине был сложен очаг и сооружен пол, чтобы спать не на голой земле. Еще больше мы обрадовались, найдя здесь дополнительный запас топлива.
Вскоре мы с Йонгденом уселись по обе стороны от пылавшего очага. Тепло показалось мне восхитительным после ночей, проведенных в ледяной пещере. Закрыв глаза, я молча наслаждалась уютом, слушая со снисходительной улыбкой, как во мне стонет от удовольствия эпикуреец, неизменно таящийся в человеческой плоти, даже в телах самых суровых аскетов.
Перед тем как лечь, мы выпили по чашке горячей воды, сдобренной горстью тсампа, чтобы сберечь остатки чая на утро, а Йонгден обмотал свою ногу теплым компрессом. Я сверилась с календарем: было 22 декабря.
На следующий день опухоль на ноге моего сына стала гораздо меньше, и хотя юноша по-прежнему должен был опираться на костыль, он уже не так сильно страдал и готов был двинуться в путь. К несчастью, теперь я стала калекой, получив накануне ожоги от снега и наполовину отморозив пальцы на ногах, которые покрылись волдырями и кровоточащими ранами. Длительная ходьба в таком состоянии, почти босиком, по снегу могла привести к печальным последствиям. Необходимо было заменить подошвы на моих сапогах.
Всякий раз, когда лама выполнял работу сапожника, которой его не учили в монастыре, на это уходило много времени. Я же проявила позорную бездарность в этом деле и могла разве что отпороть куски кожи со старых подметок.
Мои сапоги были готовы только в час пополудни. Мы не решились выходить так поздно. Летнее стойбище, затерянное в глуши, говорило о том, что до места, где постоянно живут люди, еще далеко и нам не добраться туда до наступления темноты. В таком случае, вероятно, пришлось бы снова совершать долгий переход, весьма утомительный для тех, кто вынужден поститься не по своей воле. С другой стороны, отложить выход до следующего утра означало голодать еще один день. Было трудно выбирать между этими двумя вариантами, ни один из которых не сулил нам радости. В конце концов огонь, пылавший в очаге, одержал верх: мы решили провести ночь в теплом доме и двинуться в путь на рассвете.