Путешествие по всему миру на «Буссоли» и «Астролябии»
Шрифт:
Мы привезли множество изделий из железа. Оно такое же мягкое и так же легко ломается, как и свинец. Минерологи, вероятно, смогли бы установить, какая страна и даже шахта произвела его.
Золото не настолько желанно в Европе, как железо в этой части Америки, что служит еще одним доказательством редкости этого металла. По правде говоря, каждый островитянин владеет небольшим его количеством, однако этот металл настолько ценен для них, что ради его получения они готовы на все.
В день нашего прибытия нам нанес визит вождь главной деревни. Прежде чем подняться на борт, он, как нам показалось, обратился с молитвой к солнцу. Затем он произнес длинную речь, которая несколько раз прерывалась приятным напевом, очень похожим на григорианские песнопения наших церквей. Индейцы из его пироги подпевали, повторяя хором одни и те же слова. После церемонии почти все они взошли на борт и в течение часа танцевали под звуки собственных голосов, очень слаженных. Я преподнес вождю несколько подарков, из-за чего он стал настолько докучливым, что каждый день проводил пять-шесть часов на корабле, и я был вынужден часто повторять подарки, иначе он удалялся недовольным и с угрозами на устах, которые, впрочем, были не очень опасны.
Как только мы обосновались позади острова, почти все живущие на берегу залива дикари отправились туда. Весть о нашем прибытии вскоре распространилась по окрестностям. Мы увидели несколько новых пирог, нагруженных большим количеством шкур морской выдры, которые индейцы обменивали на топоры, ножи и железные слитки. Своего лосося они отдали нам за обломки старых бугелей, однако вскоре стали более прихотливыми, и мы уже не могли приобрести у них рыбу, кроме как за гвозди и другие маленькие железные изделия.
Я полагаю, что нигде морская выдра (калан) не распространена более, чем в этой части американского побережья. И я не сильно удивлюсь, если фактория, которая охватит своей торговлей лишь сорок или пятьдесят лье побережья, сможет ежегодно собирать десять тысяч шкур этого животного.
Мсье Роллен, мой главный судовой врач, собственноручно разделал и набил чучело единственной выдры, которую нам удалось добыть. К сожалению, ей было не более четырех-пяти месяцев и она весила лишь около восьми с половиной фунтов. «Астролябия» также поймала одну, сбежавшую, несомненно, от индейцев, потому что она была сильно ранена. Эта выдра, похоже, достигла полной зрелости и весила не менее семнадцати фунтов. Мсье де Лангль приказал снять с нее шкуру, чтобы впоследствии набить чучело, однако он отдавал этот приказ во время наших попыток зайти в бухту, и работе не уделили всего необходимого внимания, так что не удалось сохранить ни голову, ни челюсти.
Морская выдра — животное-амфибия, более известное красотой своего меха, чем точным описанием повадок. Индейцы гавани Французов называют его скектер, русские дали ему имя морской бобр и отличают самку словом машка. Некоторые натуралисты называют его сариковьеном [92] , однако описание сариковьена, данное мсье де Бюффоном, никак не согласуется с этим животным, которое не похоже ни на канадского, ни на европейского бобра.
92
Канадский бобр.
Это грациозное и привлекательное животное, повадки его очень забавны и занятны, и притом это очень ласковое и привязчивое животное. Обычно они лежат на берегу семьями: самец со своей самкой, полувзрослыми животными — кошлоками и совсем еще маленькими сосунками — медведками. Самец ласкает самку, гладит ее передними ластами, как руками, ложится на нее, а она многократно, как бы в шутку, с показной стыдливостью, отталкивает его и забавляется со своими малышами, как самая нежная мать. Любовь их к потомству так велика, что они ради его готовы подвергнуться явной смертельной опасности; лишившись детенышей, они плачут во весь голос, точно маленькие дети, и убиваются до такой степени, что в течение десяти — четырнадцати дней, как мы наблюдали в ряде случаев, становятся худыми, как скелеты, болеют и слабеют и не желают уходить с берега в море. Во время бегства они держат сосунков зубами, а больших детенышей гонят впереди себя. Если им удастся убежать от преследователей, то, достигнув моря, они начинают насмехаться над ними так, что невозможно видеть их ужимки, не испытывая величайшего удовольствия. Они то поднимаются в воде, становясь вертикально, как человек, и танцуют на волнах, а иной раз подносят передние ласты ко лбу и держат перед глазами, как бы всматриваясь в кого-то против солнца, то бросаются на спину и чешут себе передними ластами брюхо, наподобие обезьян, затем кидают детенышей в воду и снова их ловят, и так далее.
В день нашего прихода на вторую якорную стоянку мы установили обсерваторию на острове на расстоянии одного мушкетного выстрела от корабля. Там же мы основали поселение на время нашего пребывания в гавани. Мы поставили навесы для наших кузнецов и парусных мастеров и извлекли из трюма бочки для воды, которые наполнили снова.
Поскольку все индейские деревни располагались на материке, мы надеялись, что будем защищены на своем острове, однако вскоре убедились в противном. Мы уже испытали на себе, насколько индейцы — ловкие воришки, однако мы не предполагали, что они настолько упорны и расторопны, чтобы осуществить самые продолжительные и сложные замыслы. Вскоре мы узнали их намного лучше.
Каждую ночь они подстерегали удобного случая, чтобы ограбить нас. Однако мы были начеку на борту кораблей, и им редко удавалось обмануть нашу бдительность. Я прибег к спартанскому закону: каждый ограбленный наказывался, и хотя мы не приветствовали воровства, мы, по меньшей мере, ничего не требовали вернуть нам, чтобы избежать стычек, которые могли привести к пагубным последствиям.
Я сознавал, что наша крайняя мягкость увеличит их дерзость. Тем не менее я попытался убедить их в превосходстве нашего оружия. Пушка выстрелила ядром в их присутствии, чтобы они поняли, что мы можем поразить их издалека. Пуля из мушкета у них на виду пробила насквозь несколько пар их кожаных лат, которые, как они показали нам знаками, были непроницаемы для их стрел и кинжалов. Наконец, наши самые искусные охотники подстрелили несколько птиц у них над головами.
Я уверен, они никогда не думали, что внушают нам страх, однако, судя по их поведению, они считали наше терпение неисчерпаемым. Вскоре они вынудили меня покинуть поселение на острове. Однажды ночью они высадились на берег острова, обращенный к морю. Они пересекли густейший лес, в который невозможно было проникнуть и при свете дня. И, словно ужи, они проползли в наш лагерь на животах, не пошевелив ни единым листом, и смогли, несмотря на часовых, унести кое-какие наши вещи. Наконец, им удалось войти в палатку, где спали мсье де Лористон и Дарбо, охранявшие обсерваторию. Они украли мушкет, отделанный серебром, и верхнюю одежду двух офицеров, которые предусмотрительно положили ее себе под подушку. Стража из двенадцати солдат не заметила их, и они даже не разбудили двух офицеров в палатке. Эта последняя кража не сильно обеспокоила бы нас, если бы не потеря главного журнала астрономических наблюдений, куда записывались все наши измерения и вычисления со времени прибытия в гавань Французов.
Эти помехи не помешали нашим шлюпкам и баркасам наполнить водой и древесиной наши трюмы. Все офицеры беспрерывно участвовали в командовании различными рабочими отрядами, которые мы были вынуждены отправлять на сушу. Их внешний вид и хорошая дисциплина сдерживали дикарей.
Пока мы спешно готовились к отплытию, мсье де Моннерон и Бернизе начертили черновик карты бухты в шлюпке с хорошо вооруженными солдатами. Я не мог придать им в помощь офицеров, поскольку все они были заняты, однако я решил, что последние перед нашим отбытием проверят азимуты всех основных точек и поместят на карту показания лота. Затем мы намеревались посвятить сутки охоте на медведей, чьи следы видели в горах, и незамедлительно отплывать. Кульминация благоприятного времени года не позволяла нам оставаться здесь дольше.
Мы уже посещали дальнюю часть бухты. Это, возможно, самое необычное место на всем земном шаре. Чтобы получить понятие о нем, представьте себе водоем, настолько глубокий посередине, что глубину невозможно измерить, окруженный горными пиками огромной высоты, которые покрыты снегом, без единого ростка зелени на бескрайних скальных гранях, обреченных природой на бесплодие.
Я ни разу не видел, чтобы дуновение ветра пустило рябь по поверхности этого залива. Его беспокоит лишь падение ледяных глыб, которые постоянно отделяются от пяти различных ледников. Падая, они издают шум, эхо которого раздается в горах. Воздух столь неподвижен и тишина так глубока, что обычный голос человека слышен на расстоянии полулье, так же как и крик немногих морских птиц, гнездящихся в расщелинах скал.