Путешествие с дикими гусями
Шрифт:
Вот эта лопата больше всего меня тревожила. Ян что, собирается забить ею парня насмерть? А потом тут и закопать? А что? Как будто его кто-то будет искать... Кит рассказывал, что предки Диди – сторчавшиеся наркоманы, лишенные родительских прав. Мальчишка раз за разом откалывал такие номера в приемных семьях, что его возвращали в приют. А когда очередная приемная мать обнаружила чернокожего паренька в постели с мужем, его просто вышвырнули на улицу. Там его подобрал один из шоферов Яна. И привел к хозяину.
А теперь Диди пришел капец. Ян – не приемный
– Грабен зи хер! Грабен дайн граб!
Ну вот! Так я и знал. Тут и хер тебе, и гроб.
Инструмент выпал у Диди из рук. Всхлипывая, он упал на колени, поднял заплаканное лицо, щурясь в ярких лучах фонаря. Я понимал, о чем он молит, хотя по-немецки не знал ни слова. Сопли текли на разбитые губы, смешиваясь с кровью, но парень не утирался. Только протягивал трясущиеся руки к Яну, захлебываясь в словах.
Меня трясло вместе с ним, но я даже не замечал этого, пока Ася не стиснула меня крепко, обняв за плечи, и не прошептала в ухо: «Денис! Держись, Денис!» Я с трудом поборол новый рвотный позыв. А Ян толкнул Диди ногой в плечо, опрокинув на землю.
– Грабен зи! Шнель!
Всхлипывая, парень завозился в грязи. Устав ждать, Ян грязно выругался и... выхватил из-за пояса пистолет! Раздался сухой щелчок, и ствол вдруг оказался у виска паренька. Литовец что-то заорал по-немецки, брызжа слюной и с такой силой вдавливая дуло в курчавую голову, что я испугался, что у Диди вот-вот треснет череп. В воздухе резко запахло мочой. Подвывая, парень поднялся на ноги и всадил лопату в землю. Его глаза катались бильярдными шарами на черном лице, казалось, в них остались один белки.
– Держи, - в руки мне внезапно сунулась маленькая, величиной с детскую ладонь, видеокамера. – Снимай! – Ян включил запись и поднял мою кисть таким образом, что в объектив попадал Диди, роющий собственную могилу. Изображение дрожало и прыгало. Ян схватил меня за ухо и закрутил так, что я думал, оно сейчас оторвется от черепушки:
– Рукой не тряси, урод! А то я тебя рядом с черномазым положу, понял?
Я громко икнул в ответ. Выпустив меня, Ян взялся за Асю:
– На колени, сучка, - он дернул девочку за рукав, и она повалилась на край неглубокой еще ямы. – Вот так, чтобы было лучше видно. А ты снимай, ублюдок! – зарычал он мне.
– Встань туда, чтобы она в кадр попала.
Я отступил шаг назад, снимая Асю и остервенело махающего лопатой Диди. По бледным щекам девочки беззвучно текли слезы. Она дергала свою куртку, будто пытаясь натянуть ее подальше на ноги, а когда это не получилось, стала судорожными движениями тереть свои бедра. Как будто на них была грязь, от которой она пыталась избавиться. Ася то поднимала глаза на меня, то переводила их на Диди, будто молила о помощи нас обоих. А я продолжал снимать, не чувствуя, что по моим щекам давно уже тоже текут слезы.
Наконец, когда яма стала достаточно глубокой, Ян разрешил Диди остановиться. Парень бросил лопату и по команде хозяина встал на колени на краю могилы. Внезапно стало очень тихо. Черная грудь ходуном ходила под безрукавкой, от Диди валил пар, хотя на нем не было куртки. Белые глаза уставились на пистолет в руке Яна, направленный прямо между ними. Глаза Аси стали почти такими же огромными, только они совсем почернели и казались двумя углями на белом полотне. Камера в моей руке снова затряслась. Я зажмурился, ожидая услышать выстрел. Но вместо этого Ян отрывисто рявкнул что-то. Ася судорожно вздохнула.
Я приоткрыл один глаз. Диди, пригнувшись, вылизывал грязь с ботинок Яна. Пистолета нигде видно не было.
– Я прощаю эту потаскуху, - ухмыльнулся Ян и сунул в рот сигарету. – Ты снимаешь? – он посмотрел прямо в камеру. – Снимай. Пусть все потом увидят, как унижается этот кусок дерьма! – литовец глубоко затянулся, а потом нагнулся и вдавил тлеющий кончик сигареты в обнаженную шею Диди. Парень задергался, закричал тонко от боли, но продолжал прижимать розовый язык к ботинку хозяина.
Меня снова затошнило.
В какой-то момент у меня забрали камеру. Ян чуть не сломал мне пальцы, разжимая – так их скрючила судорога. Когда нас наконец привезли на квартиру, все уже каким-то чудом знали, что Диди приковал быка наручниками к кровати – об этом попросил сам клиент. Потом забил ему кляп в рот – об этом бык уже не просил – и выскочил на улицу. За ним погнался шофер и после долгой беготни по переулкам все-таки догнал.
Что было дальше, все узнали на следующий день. Не от нас с Асей, и не от самого Диди, валявшегося на матрасе в состоянии зомби. Ян устроил общий кинопоказ в зале. После него побегов у нас больше не было. Пока от него не сбежал я.
Та самая Мария. Дания
Первым уроком у нас оказался датский. Училку при виде моей морды, расписанной под пасхальное яйцо, чуть кондрашка не хватила. Я пытался вести себя так, будто это мой первозданный вид, хотя получалось не очень – все-таки трудно без привычки смотреть на мир одним глазом. В одном моя инвалидность помогла – меня не спрашивали и не заставляли читать вслух. Видать, училка боялась, что, если открою рот – отвалится челюсть. Или глаз на парту выкатится. Хотя, может, ее просто предупредили, что я не говорю и неплохо малюю карикатуры.
После обеда все пошли в другой класс – на рисование. Забавно, почему местные педагоги считают, что лбам под восемнадцать лет будет интересно возить карандашом по бумаге или ляпать краски на холст? Но в принципе происходило все довольно мирно, если не считать, что озабоченные негры сцапали самую большую раму и на пару изобразили голую тетку – естественно, черную. Георг, начал возбухать, что ниггеры всю краску повывели. Ему типа не хватило на полоски для зебры, хотя, по-моему, овал на четырех палках больше напоминал кривой стол или приземлившуюся летающую тарелку. Но училка принесла новый тюбик, и конфликт угас в зародыше.