Путешествие в Агарту
Шрифт:
– Вы считаете, что именно об этом я и думал? – спросил я.
– Да, конечно. Это было написано у вас на лице. К чему все это, зачем нас занесло в Индию, к чему эта дурацкая жизнь? Вот о чем вы думали. – В своей безапелляционной уверенности она была довольно забавна. – А еще у вас появилось искушение остаться здесь. Столько возможностей, столько мест освободилось из-за войны! К тому же в Лондоне с его отвратительным туманом… – и мы оба рассмеялись.
– Давайте условимся: я буду отдыхать здесь, в прохладе, а вы будете рассказывать обо мне. Договорились?
Но сначала она подошла к соседнему столу и принесла нам два больших бокала с манговым напитком. Я смог разглядеть ее фигуру, красивые
Не прерывая ее ни на секунду, я выслушал, как она с большим изяществом поведала мне о моем уэльском детстве, проведенном в кругу семьи; о том, как, заболев корью, я читал «Энциклопедию мира» и впервые ощутил призвание археолога; о моей предполагаемой влюбленности в очаровательную соседку, дочь протестантского пастора. Она долго рассуждала о том, что назвала моим «экзистенциальным кризисом»: я пошел против собственного отца и интересов своего класса, по призыву поэта Одена [55] записавшись в интернациональные бригады, чтобы сражаться за Испанскую республику…
55
Оден Уистен Хью (1907–1973) – англо-американский поэт, в лирике живо отзывался на политические события своего времени. Гражданской войне в Испании посвящен его сборник «Испания» (1937).
– Да. Вы в тайне почти от всех сели на венгерское грузовое судно, которое выходило из этого ужасного Плимута, из дока, заваленного горами угля. Так вы окончательно вырвались из лона семьи. – И она высказала наблюдение, которое сильно меня встревожило: – Именно там, в интербригадах, [56] когда вы изо всех сил старались скрыть свое итонское [57] английское произношение, у вас выработался этот жужжащий говорок, от которого вы так и не избавились, а теперь еще и бравируете им, как неисправимый сноб…
56
Интернациональные бригады – международные добровольческие отряды, во время гражданской войны в Испании 1936–1939 годов сражавшиеся за Республику против генерала Франко.
57
Итон – город в Великобритании, знаменитый Итонский колледж был основан в 1440 году.
Она покоряла своей непринужденностью и фантазией. В ее очаровательном сарказме все еще угадывались отголоски проказ, которые она проделывала, учась в закрытой школе в Швейцарии. Я решил, что не стоит слишком далеко заходить в этой игре:
– Совершенно верно. Все удивительно точно. Не хватает только кое-каких деталей. Со временем вы сами убедитесь в своем провидческом даре. – Я допил свой манговый сок, и спросил, выдержав приличествующую паузу: – Ваш супруг тоже здесь, миссис Кауфман?
– О нет! К сожалению, на дежурстве. Он врач. Его, естественно, мобилизовали. Он работает в лаборатории тропических болезней, кстати, одной из самых передовых в мире. Они там дни напролет занимаются своими исследованиями. Эта страна – сплошная инфекция. А муж – один из тех героев, которые воображают, что смогут превратить Индию, да и весь мир, в здоровую местность, не хуже графства Сассекс. Но здесь нам нечего делать с нашей медициной и нашими взглядами на жизнь. У них просто опускаются руки: разве можно лечить больного сифилисом слона, делая ему уколы дистиллированной водой.
– На самом деле, если хорошо подумать, в таком
– Не обольщайтесь. Они занимаются наукой, чтобы лечить сипаев. Лечить для того, чтобы те умирали за нашу обожаемую Британию на всех фронтах, на каких мы только сражаемся. Знаете ли вы, что шестьдесят пять процентов сипаев, призванных в нашу армию, больны заразными болезнями? Настоящая головная боль для английских сержантов…
Она ненадолго задумалась, а потом сказала:
– По большому счету, если в нацистах и есть что-то хорошее, так это то, что они здорово напугали всех этих отвратительных зануд-буржуа.
– Напугали? То, что происходит сейчас, намного серьезнее простого испуга. Я бы не сказал, что бомбовые удары по Лондону, унесшие сотни жизней, – это всего лишь испуг…
В моем голосе прозвучали подобающие случаю суховатые нотки. Кэтти очень обиделась. Я наблюдал за ней. Она была моложе, чем показалось вначале, ей было не больше двадцати двух.
– В любом случае, фашисты терпят поражение на всех фронтах, – сказал я.
Кэтти смотрела на меня с обидой, ведь я отказался поддержать предложенную ею игру – светский разговор о нацизме и войне. Наверняка она надеялась обрести во мне союзника для своих идеологических проказ, которыми она, похоже, любит шокировать соотечественников.
– До чего же вы… привязаны к условностям! – произнесла она с очаровательной интонацией.
Кэтти Кауфман напоминала мне персонажей из романов Форстера, [58] которые я читал, учась в аспирантуре в Оксфорде. Интеллектуалы, гуманисты, сосланные в экзотическую Индию, не знают, как теперь быть, чтобы избежать противоречия между собственными представлениями о нравственности и тем, что фактически они – агенты жестокого расистского империализма.
Существа, тяжело раненные в свое викторианское причинное место.
58
Форстер Эдуард Морган (1879–1970) – английский писатель и теоретик литературы, автор психологических романов («Комната с видом», 1908, и др.) В романе «Поездка в Индию» (1924) критикует британский колониализм.
Капор отбрасывал ей на лицо мягкую, прозрачную тень, достойную кисти Ренуара. Я вглядывался в нежный пушок на ее втянутых щеках, пока она, посасывая соломинку, допивала манговый сок.
Нет, Кэтти не прочла ни одну из моих мыслей. Удобно расположившись в плетеном кресле, я позволил себе расслабиться. Я погрузился в то, что принято называть «частной жизнью». Я относил себя к тем людям, кто сумел или думает, что сумел, отказаться от этой самой частной жизни. Я был не такой, как эти мужчины, которые гуляют по парку и время от времени подходят к жене и детям. Но и мне однажды, в Мадриде, довелось поднять на руки сына. Я ездил в Мадрид, чтобы впервые увидеть его. Но к тому времени я уже перешел Рубикон и стал одним из тех, кто верит, что с этой минуты у них не может быть никакой частной жизни, потому что они посвятили себя великому делу.
Мой сын Альберт. Альберто. Отправляясь в путь, чтобы увидеть его, я знал, что еду прощаться с ним навсегда.
Что я мог сказать своей дорогой Кармен, что мог я сказать ее радушным сестрам? Я готовился к тому, чтобы стать одним из главных героев, человеком, которому суждено разорвать цепь бытия. Как я мог объяснить Кармен и ее сестрам, что чувствовали мы в те пламенные гёттингенские вечера, когда уверовали, будто сумеем положить предел вырождению и стать отцами Возрождения? Как отказаться от всего этого и остаться с сыном? Миф стал значить для меня больше, чем действительность.