Путешествие в будущее и обратно
Шрифт:
Максимов и Синявский, как я уже упоминал, опубликовали написанный явно Максимовым хамский ответ Беллю и Грассу, в котором говорилось, что они не намерены выслушивать мораль от людей, поддерживающих социализм в любом его виде.
Комментируя эту полемику, Максимов «номенклатурным», не допускающим возражений тоном стал изрекать обвинения в адрес Белля: «Шесть часов говорил я с этим мудаком. Я ему про ГУЛАГ, про Россию, а он мне про черножопых В Африке». Эту фразу я запомнил дословно. Галич поддакивал шефу.
Откуда же и как пришел, взлетел Максимов? В 60-х годах он был членом редколлегии журнала «Октябрь», который редактировал тогда махровый
«С самого начала нашего столетия передовой отряд рабочего класса, — пишет Максимов, — начал величайшую битву за переустройство мира как в сфере материальной, так и духовной. И с первых же своих шагов огромное внимание партия уделяет становлению социалистической литературы...
После справедливой и принципиальной критики в адрес формализма, прозвучавшей на встречах руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства, кое-где подняла голову воинствующая серость, прикрывающая псевдоидейностью свою полнейшую профессиональную несостоятельность».
Выделен мною уже знакомый читателю штамп в полемике Максимова с «чуждыми элементами». В передовице много и других перлов, вроде: «...всяким попыткам разъять нерасторжимое положение марксистско-ленинской эстетики ...надо давать решительный отпор».
В начале 70-х годов Максимов неожиданно оказывается в лагере «воинствующей серости». Сидел он в этом лагере тихо, пассивно, в основном его можно было встретить, и я однажды встретил, на околодиссиденстких застольях. Запомнился он мне мирным, скучающим, пьяненьким.
И вдруг в 74-м году он делает дерзкое заявление для немецкой прессы, которое широко тиражируется в ФРГ. А именно, что социал-демократ Вилли Брандт, тогдашний канцлер ФРГ, за свою восточную политику детанта должен предстать перед международным трибуналом типа нюрнбергского!
Сахаров счел даже необходимым выступить с заявлением, в котором он решительно дезавуировал слова Максимова. Многие могут в чем-то не соглашаться с политикой Брандта, писал Сахаров, но большинство свободомыслящих людей в СССР, и он, Сахаров, в том числе, с большим уважением относятся к Брандту.
Вскоре после этого Максимов эмигрирует и тут же в кратчайшее время, как по мановению волшебной палочки, создает журнал «Континент» на деньги правого медиамагната Акселя Шпрингера. Выступление Максимова против Брандта было, очевидно, учтено этим меценатом, послужило этаким задатком.
На Западе Максимов принялся вновь чернить Брандта, а заодно и других левых (в понятии Максимова) деятелей, относя к ним, например, Генри Киссинджера! Так, в «Континенте» № 9, в колонке редактора он вновь предрек, что рано или поздно «политическим ханжам и лицемерам типа Киссинджера, Пальме и компании (в нее он включал также В. Брандта и Г. Белля. — В. Б.) придется ответить перед человечеством по всей строгости законов, принятых в свое время в Нюрнберге».
На этот раз возмущение Максимова вызвала деятельность упомянутой «компании» по... освобождению африканских государств от колониального ига! «Если в Африке случится худшее, кровь будущих жертв, — писал Максимов, — как и уже пролитая кровь сотен тысяч ни в чем не повинных людей во Вьетнаме и Камбодже, в первую очередь падет на них». То есть на «компанию» Киссинджера—Пальме—Брандта—Белля.
Как видим, с первых же шагов за рубежом Максимов начал дискредитировать российских диссидентов и эмигрантов в глазах западных демократических кругов. И уже этих первых шагов и заявлений Максимова, казалось бы, должно было хватить для всех эмигрантов демократической ориентации, чтобы понять, что представляет собой Максимов, и отстраниться от него. Но вместо этого элита новой эмиграции буквально стадом кидается под сень его руки. Помогают Максимову Солженицын, Синявский, ответственным секретарем «Континента» становится Игорь Голомшток, человек из группы Синявского. В редколлегию вступают А. Галич, Н. Коржавин. Разумеется, поддерживают Максимова и НТС с РНО, и клан «Русской мысли». В редколлегию «Континента» по приезде на Запад вступают Виктор Некрасов (занимая пост заместителя Максимова), Наталия Горбаневская, Василий Аксенов, Иосиф Бродский, Владимир Буковский, Александр Гинзбург, Петр Григоренко, Эдуард Кузнецов, Эрнст Неизвестный. К сожалению, вступает и Сахаров. Находясь в Москве, он, конечно, не мог знать всех нюансов ситуации в эмиграции. Но он не вышел из редколлегии и позже, когда линия журнала и его редактора стала уже известна в Москве. О своих расхождениях с Максимовым Сахаров писал на страницах «Континента», но в редколлегии продолжал оставаться. Возможно, сказались его стремление сохранять единство диссидентских рядов, его мягкость в отношениях с людьми и нелюбовь к «внутрипартийным» разборкам. Это, наверное, тот случай, когда продолжение достоинств превращается в недостаток.
Максимов между тем продолжал усиливать свои выпады против западных кругов, поддерживавших советских диссидентов, заодно очерняя и западную демократическую общественность в глазах читателей «Континента».
Знаменательным в этом отношении становится 19-й номер «Континента» (1979). Там Максимов, во-первых, печатает свой скандально знаменитый пасквиль на западное общество — «Сагу о носорогах». «Сага» эта посвящалась им Эжену Ионеско и соотносилась в своей «образности» со знаменитой пьесой последнего «Носороги». Состояла она из отдельных коротких очерков о западных общественных и государственных деятелях, которые аллегорически представлялись автором особями носорожьего стада. Никого из них Максимов трусливо не называл по имени, но было ясно, о ком идет речь.
«Из огня да в полымя, — жалуется Максимов во вступлении, — стоило уносить ноги от диктатуры государственной, чтобы сделаться мальчиком для битья при диктатуре социального снобизма! В известном смысле все то же самое: цензура, деление на своих и чужих, издательский бойкот, конформизм наизнанку, только под респектабельным демократическим соусом. И способ полемики тоже давно знакомый по душеспасительным разговорам в кабинетах Старой площади: ты ему про конкретные факты, а он тебе про угнетенных Африки и классовую борьбу» (с. 21).
Это, значит, опять камень в огород Генриха Белля! Ему посвящена и отдельная «новелла» в «Саге». Для молодых читателей напомню, что Г. Белль, нобелевский лауреат по литературе, христианский писатель, антифашист и правозащитник, очень много делал для защиты преследуемых в СССР диссидентов. Когда Солженицын был выдворен на Запад и доставлен под конвоем на советском самолете во Франкфурт-на-Майне, то встретил его на аэродроме Генрих Белль, и первое время Солженицын жил у него в доме, а потом, разумеется, совершенно порвал с ним.