Путешествие в Эдем
Шрифт:
ГОЛОС ЛЕНИНА Вы потеснитесь, гъяждане, в двух комнатах на эту зиму, а тъи комнаты пъиготовьте для поселения в них двух семей из подвала. На въемя, пока мы пъи помощи инжене-ов… Вы, кажется, инженей???…не постъоим хоёших квайтий для всех, вам обязательно потесниться! Ваш телефон будет служить на 10 семей. Это сэкономит часов 100 йаботы, беготни по лавчонкам и т. п. Затем в вашей семье двое незанятых полуябочих, способных выполнить лёгкий тъюд: гъяжданка 55 лет и гъяжданин 14 лет. Они будут дежу-ить ежедневно по 3 часа, чтобы наблюдать за пъявильным яспъеделением пъёдуктов для 10 семей и вести необходимые для этого записи…
«Идиллическая» картинка в голове Ивана прерывается.
ИВАН Ну, дак-ить таперя их еще поболе стало! Было четыре, а ноне — четыре десятка… Хужее стало!
ЛЕНИН (радостно привскакивая) Именно! Так мы же, батенька мой, того и добивались! Тактика коммунистов, дой-огой товай-ищ стъ-ёилась, стъ-ёится и всегда будет стъ-ёиться на пъёстом унивейсальном пъинципе: чем хуже, тем лучше! Повейте мне, батенька, на слово: если их сегодня уже не четыйе, а сой-ёк, то в оч-чень скойём въемени их останется всего одна-две!.. Пъёстая коммунистическая ай-иф-ме-тика!
Вновь возникают фрагменты ленинской «идиллии».
ГОЛОС ЛЕНИНА Пъ-едставьте себе, батенька, что буквально в пейвые же дни коммунального пъёживания выясняется, что потесненное пъедставителями пей-едовых классов буйжуазное семейство, является источником социальной опасности для нового общества! Глава семьи, инженей одного из питейских заводов, тайно саботий-юет пъиказы советской власти!..
Комиссар и рабочие-активисты под конвоем выводят интеллигента из заводского цеха, заводят за угол и ставят у кирпичной стены. Раздается ружейный залп.
ГОЛОС ЛЕНИНА Бъ-ят й-язоблаченного въяга нового стъ-ёя оказывается тайным монайхистом-бойскаутом, готовящим тей-ёистический акт!..
Люди в кожанках роются в книгах и бумагах, находят старую газету с портретом Николая II. На «вещественную улику» сверху кладется спортивный арбалет. Мальчика, вместе с десятками других подростков и взрослых, красноармейцы загоняют в арестантские теплушки, закрывая за ними тяжелую дверь.
ГОЛОС ЛЕНИНА Пятидесятипятилетняя женщина (между пъ-ёчим, близкая й-ёдственница одного из одиознейших цайских министъёв по женской линии, и высокопоставленного айхиейея й-еакционной пъявославной цейкви — по мужской) — есть элемент самим ходом нашей истой-ии объеченный на исчезновение.
Новые соседи-хозяева поднимают с пола труп пожилой женщины, разворачивают его вверх лицом. Окаменевшими руками женщина прижимает к груди семейную фотографию и небольшую икону Богородицы. Забившаяся в угол Оленька смотрит на всё это с ужасом и тоской.
ГОЛОС ЛЕНИНА Гъяжданка пяти лет, как выяснит специальная комиссия, являющаяся дочей-ю контъ-йеволюционей-я — койниловца, подлежит кайдинальному социальному пей-евоспитанию. Дети — это пъедмет особой заботы молодой советской власти!..
Множество одинаково одетых наголо остриженных детей разного пола бродят по всему видимому пространству. Девочка стоит с распахнутыми глазами, вжавшись в потрескавшуюся штукатурку стены. Ее губы непрерывно шепчут какое-то заклинание. Слова заклинания становятся различимыми для слуха.
ОЛЕНЬКА (шепчет) Завтра… может быть… я… увижу… Папу!.. Может быть… послезавтра… я увижу… Маму!.. Завтра… может быть…
ГОЛОС ИВАНА Эх-ма-а…
ГОЛОС ЛЕНИНА Вот так наша власть относится к эксплуатато-ям — буйжуям и помещикам!..
ИВАН Дык, у нас вон тоже, в деревне, хотели было помеш-шиков прогнать…
ЛЕНИН (оживлённо) И?..
ИВАН А потом подумали и.. Эх! (машет рукой) Всех поубивали!
ЛЕНИН (с жаром) И пъявильно! Чейтовски пъявильно!.. Зачем нам эти помещики? Их всего-то сто тъидцать тысяч, а всей Йоссией упъявляли!.. Неужели же Йоссией не смогут упъявлять двести со-ок тысяч большевиков??? А всех этих Тит Титычей мы обложим, как фъянцузов под Седаном, мы к каждому пъиставим по десятку… по сотне конт-олё-ов!
ИВАН Н-да… Нахлебников, однако, прибавится!
ЛЕНИН В одном месте пъибавится, в дъюгом — убавится, товайищ! К тому же, это не нахлебники, товайищ… Это, между пъёчим, ум, честь и совесть нашей эпохи!
ИВАН неожиданно широко разевает рот, закатывает глаза, заваливается набок и отключается.
ЛЕНИН Эй, что с вами, товайищ? Н-да-с… Ещё один Цу-юпа нашёлся!
ИВАН скрипит зубами и открывает глаза.
ЛЕНИН Вы, това-ищ, запомните главное: никому, никому, къёме нас конечно, не отдавайте свою винтовочку!
ИВАН (с мрачной решимостью) Не отдам!.. (скрипит зубами)
ЛЕНИН И пъявильно! Иначе кто же будет защищать ёдную, ябоче-къестьянскую, нашенскую — власть?
Иван вдруг пьяно и резко поднимается и, ткнувшись за колонну, начинает бурно извергать из себя принятую им винно-коньячную смесь, вместе с которой выблёвывает также испуганно корчащегося бесенка, сразу же пускающегося наутек вверх по мраморной лестнице. ИВАН, механически бормочет между рвотными спазмами.
ИВАН Хромой мусью… Хромой мусью… Хромой мусью…
ЛЕНИН (деликатно отворачиваясь) А кипяток, това-ищ, где-то там, навейху, в столовке… Впъёчем, это неважно.
Неожиданно и очень быстро Ленин уходит. Иван, отблевавшись, утирается папахой, растерянно вертит головой и вдруг видит матроса Поршмана.
ИВАН Браток! А это хто такой был?..
ПОРШМАН Дура! Это ж Ленин…
ИВАН Эвон… То-то, я гляжу, головастый какой…
На мгновение тяжело и остро задумывается, неподбитый глаз Ивана широко округляется.
ИВАН Да, и… сволочь, правду сказать, — небы-валая!.. (После паузы Поршману) Браток, а похмелиться ты, к примеру — для праздничка, с пехотой не побрезгуешь?..
Ивана вдруг резко качает; он сильно ударяется головой об угол колоны и, схватившись руками за голову, мешком оседает вниз. Теряя сознание, бормочет: «Хромой мусью…».
Глава шестнадцатая. ПОСЛЕДНИЙ СОН ИВАНА
Ночь, зима, кромка соснового бора, ледяная гладь озера. Метет вьюга. В сугробе лежит человек в тулупе с початой бутылкой водки в руке — Иван-Лихой человек. И видит свой старый сон…
Будто, выползает Ванюша промеж атласных штанов на вольный свет, и видится ему, что выполз он не из хором царских, а из заброшенной халупы выговецкой, — а обратно ползти некуда! Та же, кругом халупы, пустошь необъятная с кромкой леса на закате, та же маковка деревянной часовенки сквозь поземку чернеет, та же заноза ноет в груди… Господи, Иисусе Христе! Во-она, куда нелегкая-то тебя занесла: на самый — самый край! И ходу назад не указала!