Путешествие в Египет
Шрифт:
Испуганные этой стремительной скачкой и поверив вести о взятии Дамьетты. французы стали свидетелями необычайных драматических событий. Едва войско скрылось из виду, как постройки, примыкавшие к башне, рухнули, как по волшебству, открыв взорам грозное воинство мамлюков с оружием в руках. Из окна башни взывал о пощаде султан, воздевая к небу окровавленную руку. И тогда христиане догадались: перед ними разворачивается один из столь частых на Востоке военных переворотов.
Султан продолжал умолять и взывать о пощаде, а Бейбарс, став хозяином положения, приказал ему спускаться; но Туран-шах не соглашался, требуя, чтобы эмиры пообещали ему жизнь. Тогда, считая бессмысленным брать приступом башню, где могли прятаться
Разгадав его замысел, Бейбарс устремился за ним, догнал, пока тот не успел добежать до реки, и нанес ему в бок второй удар; Туран-шах все равно продолжал бежать, бросился в Нил и поплыл к галерам. Христиане следили за этой жуткой борьбой и неосознанно, по доброте душевной подбадривали беглеца своими - криками.
Султан уже думал, что спасен, но Бейбарс и шестеро мамлюков, освободившись от одежд, бросились за ним вплавь, зажав в зубах кинжалы. Туран-шах, ослабевший от двух ран, прилагал сверхчеловеческие усилия, чтобы ускользнуть от них, но вдали от берега течение становилось все быстрее, а одежда сковывала его движения; убийцы настигли его и, несмотря на его крики и мольбы, стали безжалостно наносить удары кинжалами, потом выволокли тело на берег, и один из эмиров, Фарес эд-Дин Октай, рассек ему грудь, извлек окровавленное сердце и показал его мамлюкам.
– Вот,- сказал он,- сердце изменника, пусть его растерзают собаки и склюют птицы.
И он отбросил сердце далеко прочь, чтобы проклятие исполнилось; никому не пришло в голову поднять его, и, наверное, оно досталось хищным птицам.
Тогда тридцать предводителей мамлюков сели в лодку и подплыли к галерам пленников. Фарес эд-Дин Октай в сопровождении двух или трех сообщников поднялся на корабль Людовика и показал ему свою испачканную кровью руку.
– Король франков,- сказал он,- что ты пожалуешь мне за то, что я избавил тебя от врага, собиравшегося предать тебя и, забрав у тебя Дамьетту, лишить тебя жизни?
Но Людовик ничего не ответил, может быть, оп не понял слов убийцы, а может быть, не желал показать, будучи королем, что одобряет убийство другого короля. Тогда эмир, приняв его молчание за проявление гордыни, извлек кинжал, которым только что рассек грудь Туран-шаха, и приставил к сердцу короля:
– Король франков, разве ты не знаешь, что теперь я распоряжаюсь твоей жизнью?
Король скрестил руки па груди и презрительно улыбнулся. Гнев, как пламя, озарил лицо убийцы.
– Король франков,- крикнул оп изменившимся от ярости голосом,- посвяти меня в рыцари, или ты погиб.
– Прими христианство,- ответил ему король,- и я посвящу тебя в рыцари.
То ли Октай не питал истинно дурных намерений по отношению к своему пленнику, то ли на него подействовало спокойствие короля, но, ничего не сказав, он медленно вложил кинжал в ножны и удалился.
А на галере Жуанвиля в это время происходило следующее: туда поднялись остальные эмиры с обнаженными мечами в руках и с боевыми топорами на шее, крича и угрожая. Жуанвиль спросил у мессира Бодуэ- на д'Ибелена, понимавшего язык сарацин, что нужно этим лиходеям. Судя по их словам, ответил рыцарь, они пришли отрубить головы пленным. Жуанвиль обернулся и увидел, что все его люди исповедуются у священника церкви Троицы; это подтверждало справедливость слов мессира Бодуэна; не помня за собой грехов, Жуанвиль опустился на колени перед мамлюками и, осенив себя крестным знамением, подставил шею, примирившись со своей участью; он только произнес:
– Так умерла святая Агнесса.
Но пока он стоял па коленях, мессир Гюн д'Элен, коннетабль Кипра, также ожидавший смерти, попросил исповедать его. Жуанвиль согласился и, как умел, отпустил ему грехи, но из всего услышанного доблестный сенешаль, поднявшись на ноги, не смог бы повторить ни слова. В это время появился Октай и велел убрать сабли, топоры и кинжалы. Мамлюки повиновались, а христиане, как испуганное стадо баранов, устремились па корму галеры; на носу же держали совет мамлюки. Приняв какое-то решение, они сели в лодки и направились к королевской галере.
На сей раз они повели себя иначе; молча поднявшись на борт, они смиренно предстали перед Людовиком со словами: на все воля всевышнего, и ничто в мире не совершается помимо него; христиане должны забыть все происшедшее у них на глазах; сделанного не воротишь, а мамлюки требуют от короля лишь исполнения договора, заключенного с султаном. Король ответил, что готов, но мамлюки рассудили так: король дал обещание Туран-шаху, а не его преемнику, и поэтому обещание следует повторить. Король не возражал; тогда обе стороны выдвинули доверенных лиц, чтобы составить условия нового соглашения.
Вот клятва, которую должны были принести мамлюки:
"Первое. Если они не сдержат своих обещаний и клятв, пусть они будут опозорены п обесчещены, как тот мусульманин, что за грехи был приговорен совершить паломничество в Мекку с непокрытой головой.
Второе. Если они не сдержат своих обещаний и клятв, пусть они будут опозорены и обесчещены, как тот мусульманин, что, разведясь с женой, взял ее снова до того, как увидел ее в постели с другим мужчиной.
Третье. Если они не сдержат своих обещаний и клятв, пусть они будут опозорены и обесчещены, как тот мусульманин, что ест свинину".
Мамлюки же потребовали от короля такой клятвы:
"Первое. Если король не сдержит своих обещаний и клятв, он добровольно распрощается с богом, с его достойной матерью, с двенадцатью апостолами и со всеми прочими мужами и женами, обитающими в раю.
Второе. Если король не сдержит своих обещаний и клятв, он будет объявлен клятвопреступником, как тот христианин, что предал своего бога, свое крещение и свою веру п, презрев бога, плюет па крест и попирает его ногами".
Людовик ответил посланникам эмиров, что готов дать первую клятву, но ни одна сила в мире не заставит его произнести вторую, которая есть не что иное, как святотатство.
Услышав этот ответ, мамлюки пришли в сильное волнение и стали кричать, что они принесли клятву, предложенную королем, а сам оп отказывается выполнить это. Один из послов сказал, что знает, откуда идут сомнения и замешательство - не от самого короля, а от его советника - патриарха Иерусалима.
Эмиры снова сели в лодку и в третий раз подплыли к кораблю Людовика. Он по-прежнему сохранял твердость и присутствие духа; несмотря на все угрозы, решение его было непоколебимо, и, полагая, что, как сказал посол, побуждает его к этому патриарх Иерусалима, мамлюки схватили священнослужителя, привязали этого почтенного восьмидесятишестилетнего старца к мачте и на глазах короля так сильно стянули ему руки веревкой, что брызнула кровь. Но страстотерпец, готовый снести любые муки ради других, не мог убедить короля, также готового претерпеть подобные муки, изменить свое решение, хотя и кричал ему: