Путешествие в Элевсин
Шрифт:
– Ты наше счастье, отец, – сказал я прочувствованно. – Наш защитник и опора. Если какой-то безумец направит на тебя меч, пусть примет его моя грудь.
Не то чтобы я действительно имел это в виду, но нужно ведь учитывать других визитеров. Градус народной любви должен быть не ниже, чем у прочих жополизов, иначе цезарь что-то заподозрит. Опытные придворные называют это «поправкой на вечер», имея в виду сумерки нашей республики.
– Ты готов отдать за меня жизнь? – недоверчиво спросил Порфирий.
– Да! – пылко отозвался
– Гм…
Видимо, ответ устроил Порфирия своей нелицеприятной честностью. Заскрипела цепь, и мостик опустился.
Порфирий ждал в таблиниуме. Он сидел в одном из гостевых кресел у стены. На нем была пурпурная тога из шелка (наверно, уже не тога, а балахон, ибо римскую одежду делают из шерсти). Его лошадиное лицо выглядело благодушным – насколько это вообще возможно при такой анатомии.
Когда император сидит в гостевом кресле, вспомнил я, он не желает, чтобы ему оказывали формальные почести. Я ограничился тем, что склонил голову.
Кроме императора в кабинете было еще два гостя.
В главном отцовском кресле кабинета сидел один из свежих антиноев – значительно моложе и свежее того, что выходил меня встречать. На его заляпанной едой и вином тунике был номер XL. Сороковой.
Или это размер?
Какая-то, впрочем, недостойная римлянина мысль.
Антиной XL держал на коленях перевернутый шлем секутора, а в руке у него был рудис – раскрашенный деревянный меч.
Деревянный гладиус есть важнейший римский символ. Такой посылают гладиаторам, завоевавшим свободу. Принцепс всегда имеет в цирковой ложе несколько, и Антиной, наверное, взял один поиграть.
Меч ему не к лицу. Если его самого вдруг отпустят на свободу, император, верно, пришлет ему раскрашенный деревянный пенис. Или даже не пришлет, а… Впрочем, опять мысль, недостойная римлянина.
В третьем кресле, не вполне в нем помещаясь своим студенистым задом, сидел евнух Дарий. Порфирий обожает давать своим евнухам имена древних царей.
Похоже, государственный совет в сборе, подумал я. Горькая мысль. Оттого горькая, что верная.
– Помню тебя по прошлому году, когда ты открывал игры, – промурлыкал евнух, перебирая алые четки (получив имя «Дарий», он по приказу императора начал поклоняться огню). – Ты хорошо выглядишь на арене, Фуск. Весьма хорошо. Так на тебя и смотрел бы.
– Благодарю вас, мудрый Дарий, – сказал я.
– Фуск, не благодари, – засмеялся император. – Мы с тобой люди простые и прямые. А Дарий всегда говорит двусмысленно. С такой подковырочкой. Вот сейчас он знаешь на что намекает? Мол, тебе на арене самое место. Я бы на твоем месте напугался. Если ты не в курсе, Дарий очень влиятельный при дворе евнух…
– Если так захочешь ты, господин, – ответил я, – мое место на арене. Евнухов я не боюсь, потому что моя защита от опасностей – ты сам и твоя справедливость.
Порфирий
– Удалитесь оба, – сказал он Антиною с Дарием. – Мы с ланистой хотим посекретничать.
Приближенные подчинились. Как только мы остались наедине, Порфирий подошел к моему креслу, присел на корточки и взял меня за запястья, не давая мне почтительно встать перед ним, как требовал этикет.
– Сколько у тебя сейчас отличных бойцов? Я имею в виду, самых лучших?
– Восемнадцать, – сказал я.
На самом деле их двадцать. Но два мне нужны для личной охраны. Тут опасно и соврать, и сказать правду.
– Найди еще четырех. Когда их станет двадцать два, пусть выйдут на арену и сразятся друг с другом. Надо, чтобы остался один. Лишь один. Лучший из двадцати двух. Так мне сказали боги.
– Божественный, ты хочешь, чтобы я потерял всех лучших гладиаторов в один день?
– Думай о том, – ответил Порфирий, – чтобы не оказаться одним из них самому, как желает Дарий. Ибо так и случится, если ты не выставишь столько бойцов, сколько я сейчас сказал.
– Но где я их возьму?
– В городе живет много умелых воинов. Пиши на них доносы, Фуск. Полагаю, суды и магистраты будут на твоей стороне.
– О чем доносить?
– О чем придет в голову.
– Но…
– Никаких «но». Ты ведь тренировался сам как мурмиллион?
– Император знает все…
– Оплошаешь – выйдешь на арену сам. Это я тебе обещаю. Антиной с Дарием в один голос уверяют, что ты отличный боец. На тебя к тому же есть донос. Я не читал пока, их слишком много приходит. Но прочту, поэтому старайся…
Плохо. Очень плохо. Если донос про заговор… Но про него никто не должен знать. Никто. Впрочем, это может быть и ложный донос. Но велика ли разница, по какому казнят?
Я мелко задрожал. Так бывает во время беседы с принцепсом. Говоришь с ним почти на равных, дерзко возражаешь, а потом вдруг вспоминаешь, что перед тобой живой бог, способный послать тебя в Аид одним щелчком пальцев. И думаешь – а не навлек ли я погибель неосторожным словом?
Но принцепс, похоже, был в благодушном настроении.
– Старайся изо всех сил, Фуск, – повторил он. – Увидимся, когда твои бойцы будут готовы. Не хотел бы увидеть на арене тебя самого. Впрочем, даже не знаю, если честно. Говорят, из мурмиллионов ты лучший.
Я согнулся в поклоне.
У меня было еще несколько мгновений, чтобы высказать божественному свою любовь и преданность. Придворное нутро побуждало сделать это самым подобострастным образом, но я удержался.
Принцепс поймет, конечно, что мною движет страх. Ничего нового здесь не будет – страх движет всеми, кто попадает на этот мраморный остров. Но принцепс может задуматься, почему я его боюсь. А от такой мысли до подозрения в измене – один взмах ресниц Антиноя.