Путешествие в сакральный Египет
Шрифт:
Лишь после того, как Платон отправился в Египет и поселился там при древнем Университете Гелиополя (где он жил и учился тринадцать лет), всегда осторожные с иностранцами учителя-жрецы оказали молодому и искреннему греческому искателю честь, приобщив его к тому знанию, что хранилось в их тайных, скрытых от посторонних глаз анналах. И, помимо всех прочих открытых ему вещей, Платону было сказано, что в центре Атлантиды стояла огромная пирамида с плоской вершиной, и на этой вершине было построено главное святилище континента — храм Солнца.
Уплывшие в Египет беженцы принесли с собой свою религию и потому начали возводить аналогичного вида храмы. Таким образом, в огромных наклонных пилонах и в пирамидальных гробницах Египта мы можем видеть черты того самого атлантического наследия. Да и Солнце
И еще одно качество перенесли из-за моря эти люди — предрасположенность к строительству гигантских статуй, любовь к каменным колоссам. И теперь, глядя на полуразрушенные массивные (несомненно атлантического происхождения) храмы Мексики, Перу и Юкатана, сложенные из каменных блоков немыслимых размеров, с ювелирной точностью подогнанных друг к другу, без труда можно обнаружить их явное сходство с архитектурой Древнего Египта: те же циклопические фигуры и похожие друг на друга храмы, — все указывает на общность их истоков.
Каменные человеческие фигуры, найденные капитаном Куком на острове Пасхи — уединенном, заброшенном, покрытом горами осколке затонувшего континента — достигают всего лишь двадцати семи футов в высоту (это меньше, чем одна треть от высоты Сфинкса), но и их создатели имеют общих предков с архитекторами Древнего Египта.
Теперь назначение Сфинкса становится немного понятнее. Египетские атланты хотели создать главную статую своей новой страны, самый грандиозный памятный знак своего пребывания на этой земле и посвятить его своему богу Света, — Солнцу. И где-то неподалеку они должны были возвести главный храм, посвященный этому богу, подобный главному храму их прежней родины.
Сфинкс был почитаемым каменным идолом расы, считавшей свет самой близкой к Богу субстанцией в этом грубом материальном мире. Свет — это самый тонкий, самый неуловимый объект, который человек способен воспринимать с помощью пяти своих чувств. Это самый эфирный из известных ему видов материи. Это и самый эфирный элемент, известный науке, и даже различные невидимые лучи, обнаруженные ею, суть не более, чем разновидности все того же света, только частота их колебаний лежит за пределами диапазона, воспринимаемого сетчаткой нашего глаза. Также и в Книге Бытия говорится, что сначала был создан Свет — элемент, без которого невозможно было дальнейшее творение. «Дух Божий носился над водою, — писал воспитанный египтянами Моисей. — И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». И дело не только в этом. Можно вспомнить еще и тот божественный свет, что восстает из глубин души, когда человек обращает к Богу свои сердце и разум; свет в этом плане служит еще и настойчивым напоминанием о том божественном озарении, что может исподволь прийти к человеку даже посреди самого беспросветного отчаяния. Инстинктивно обращая свое лицо к Солнцу, человек, таким образом, обращается к телу своего Творца.
Солнце дает свет, от него стремится он к земле. Не стань Солнца, мир охватила бы ужасная тьма, перестал бы созревать урожай на полях, человечество оказалось бы обреченным на голод и вымирание и вскоре полностью исчезло бы с лица земли.
И если это поклонение свету и его источнику — Солнцу — было центральным постулатом религии атлантов, то и в ранней египетской религии оно тоже должно было быть основополагающим. Бог Солнца Ра был первым — отцом и создателем всех прочих богов, Творцом всего сущего, единым и не-сотворенным.
«Хвала тебе, ты — владыка небес, — поется в прекрасном древнем «Гимне Ра, Восходящему на Востоке Неба», — ты идешь по небу с сердцем, исполненным радости. У всех на лицах твои лучи. Приветствуем своего владыку, когда проходишь ты сквозь вечность, ты, чье существо беспредельно».
Но если Сфинкс связан с этой религией Света, значит, он должен быть каким-то образом связан и с Солнцем. Так и есть!
Я повернулся лицом к востоку, где во мраке уже явственно проступала светлая полоса надвигавшегося рассвета, широко разлившаяся над ровным горизонтом. И вдруг меня осенила мысль: золотой диск над головой Сфинкса, явившийся мне в ночном видении. Чтобы проверить свою догадку я наклонился и внимательно посмотрел на свою левую руку, на запястье которой был закреплен мой старый друг и надежный спутник — полевой
Обращенность Сфинкса на восток должна была символизировать возрождение к новой жизни, в то время как царские гробницы Египта, выстроенные на западном берегу Нила, символизировали уходящую жизнь, по аналогии с заходящим светилом. Также как восходящее Солнце со временем достигает зенита, так и человек после воскресения возносится в духовный мир. И также как Солнце проходит сквозь небесные царские врата, чтобы незримо продолжить свой путь ниже линии горизонта, через оба мира проходит человек.
Я вновь повернулся к Сфинксу и продолжил наблюдение. По мере того как отступала ночь, лицо
Сфинкса обретало все большую определенность, а окружавшая его массивная стена все яснее выделялась на фоне песков.
По небу длинными полосами разлилось розоватое сияние; казалось, его исчеркала цветным мелком чья-то невидимая рука. И над горизонтом показался, наконец, краешек восходящего Солнца, окутывая розовой дымкой дальние горы и возвращая привычный вид знакомому египетскому пейзажу.
В семи милях от меня муэдзины Каира уже взобрались на высокие минареты мечетей и, встав на предназначенные для этого круглые площадки, принялись будить последователей Пророка, ибо наступало время первой молитвы.
То же делал и Сфинкс, только беззвучно.
Глядя в профиль на его лицо, я изумлялся теперь безрассудству тех людей, чьи святотатственные пушки отстрелили половину его носа. Какие же мысли носились в голове у Сфинкса, когда эти варвары открыли огонь? Должно быть, сначала — удивление, затем — обида, но, в конце концов, к нему вернулось древнее философское смирение. Египтяне обвиняют в этом варварстве наполеоновских солдат, а французские археологи считают, что это дело рук солдат-мамелюков восемнадцатого столетия, для которых, по их мнению, нос Сфинкса служил мишенью во время учебных стрельб. Но Наполеон ни за что не допустил бы подобного осквернения самого древнего в мире изваяния. Низкорослый корсиканец был слишком великим человеком, слишком большим любителем искусства и слишком ревностным почитателем выдающихся творений древности, чтобы не оценить в полной мере все значение этого каменного стража пустыни. Мамелюки, без сомнения, были не столь щепетильны и к тому же, будучи магометанами, испытывали сильнейшее отвращение ко всякого рода идолам. У одного арабского историка даже упомянут некий фанатичный шейх, пытавшийся в своем ревностном служении Аллаху сломать нос Сфинкса еще в 1379 году. Но правда заключается в том, что разрушение лица статуи началось гораздо раньше, задолго до французов и мамелюков, и последующие столетия всего лишь стали свидетелями его финальной стадии. Со времени падения последних фараонов и до конца девятнадцатого столетия суеверные путешественники не колеблясь пускали в ход зубила и молотки, чтобы отщипнуть себе от Сфинкса какой-нибудь маленький талисман или просто сувенир. Так была уничтожена часть рта скульптуры. В этом повинны путешественники, посещавшие Сфинкса в те времена, когда памятники старины охранялись далеко не так строго, как сейчас, когда гостям уже не позволено делать все, что им вздумается, и египетские власти неусыпно берегут самое древнее произведение монументальной скульптуры на своей земле.
Но не все путешественники вели себя столь варварским образом. Некоторые из них, посетившие это место еще во времена греческих и римских правителей, просто не устояли перед искушением вырезать свои имена на теле Сфинкса или же на одной из стен, окружающих глубокую чашу, в которой он покоится. Внимательный наблюдатель и сейчас еще может разглядеть эти имена и прочесть их. Например, на втором пальце левой задней лапы Сфинкса едва заметно просматривается адресованный ему великолепный сонет. Он настолько слабо различим, что наверняка ускользает от внимания публики, каждодневно любующейся здесь видом гигантской статуи. А ведь под этим сонетом стоит подпись самого Арриана, историка Александра Великого. Эти прекрасные греческие стихи заслуживают того, чтобы быть где-нибудь напечатанными, прежде чем они окончательно исчезнут.