Путешествие во тьме

Рис Джин

— Так вы не часто видитесь с вашей мачехой? А она одобряет ваши постоянные поездки? Она не думает, что вы позорите честь семьи и все такое?

Я посмотрела на него. Он улыбался, как будто посмеивался надо мной. Я не стала отвечать. Я подумала: «О господи, он, кажется, смеется надо мной. Не стоило мне сюда приходить».

Но когда официант принес поднос с кофе и ликером и плотно прикрыл за собой дверь, как будто давая понять, что больше не придет, мы ближе подсели к огню и я снова почувствовала себя хорошо. Мне нравилась комната, и красные гвоздики на столе, и то, как он говорил и как был одет, — особенно его костюм. У меня с одеждой были сплошные

проблемы, — во всяком случае, я старалась носить черное. «Она была одета в черное. Мужчинам нравится этот траурный цвет — или отсутствие цвета». Об этом писал… как же его звали? «Коронет» или другой — «Ищейка»? [11]

11

…Она была одета в черное. Мужчинам нравится этот траурный цвет — или отсутствие цвета. Об этом писал — как его звали? «Коронет» или другой — «Ищейка»?.. Возможный намек на рассказ Конан Дойля (1859–1930) «Берилловая корона» (The Beryl Coronet), в котором содержится характерная подробность: Ватсон видит Мери, племянницу банкира г-на Холдера, которая, как окажется впоследствии, из безумной страсти к любовнику, соблазнившему до нее десятки женщин, похитила берилловую диадему, и поражается «абсолютной бледности ее лица», особенно заметной на фоне темного цвета волос и глаз девушки.

Он сказал:

— У вас чудесные зубы, настоящий жемчуг. Вообще, вы прелесть. Вы так серьезно выбирали эти жуткие чулки. Это выглядело очень трогательно.

А потом он стал целовать меня, и все время, пока он целовал меня, я думала о том мужчине на вечеринке в Кройдоне [12] . Он все время повторял: «Ты не умеешь целоваться. Я покажу тебе, как это делается. Вот как ты делаешь, а надо вот так».

У меня закружилась голова. Резко отвернувшись, я встала.

12

Кройдон — пригород Лондона в 30 минутах езды от центра.

Позади дивана была дверь, но сначала я ее не видела, потому что ее скрывала портьера. Я повернула ручку.

— Ох, — сказала я, — здесь спальня, — мой голос внезапно стал высоким.

— Действительно, — сказал он.

Он засмеялся. Я тоже засмеялась, потому что почувствовала, что нужно сделать именно это. Ну вот, ты сейчас сможешь узнать, как это бывает, почему бы и нет?

Мои руки беспомощно упали вниз. Он снова поцеловал меня, его рот был настойчив. Я уловила запах вина и почувствовала ненависть к нему.

— Послушайте, отпустите меня, — сказала я.

Он пробормотал что-то, я не расслышала.

— Думаете, что я вчера родилась? — я говорила как можно громче и старалась оттолкнуть его. Пальцы упирались в твердые края его воротничка.

— Черт, прекратите, прекратите же, пустите меня или я сейчас подниму такой шум!

Но как только он отпустил меня, вся ненависть к нему прошла.

— Простите, — проговорил он, — это так глупо с моей стороны.

Он смотрел на меня узкой полоской прищуренных глаз, будто тоже ненавидел меня. Потом отвернулся и взял в руки бокал.

На столе алели гвоздики и, колеблясь, лежали неровные блики огня. Я подумала: «Если бы можно было все прокрутить назад и начать сначала, и чтобы все случилось по-другому».

Я взяла пальто и шляпу и ушла в спальню, захлопнув за

собой дверь.

Камин горел, но в комнате было холодно. Я подошла к зеркалу и, включив над ним лампу, уперлась взглядом в свое отражение. Мне показалось, что я смотрю на кого-то другого. Я долго вглядывалась в свое лицо, прислушиваясь к звукам за дверью. Но из соседней комнаты не доносилось ни шороха. Стояла полная тишина. Я слышала только легкий шум, какой бывает, когда подносишь к уху раковину, — словно что-то проносится мимо.

В этой комнате лампы тоже были задрапированы красным, и создавалось ощущение тайны, будто я затаилась здесь, будто мы играли в прятки.

Я села на кровать и прислушалась, потом прилегла. Кровать была мягкая, а подушка — холодная как лед.

Скоро он войдет и снова поцелует меня, но по-другому. Он будет другим, и поэтому я тоже буду другой. Все будет по-другому. Я подумала: «Все будет иначе, не так, по-другому. Должно быть по-другому».

Я долго лежала, прислушиваясь. Огонь казался нарисованным, от него не шло тепла. Когда я дотронулась рукой до своего лица, оно горело, а рука была ледяной. Я начала дрожать. Я встала и вернулась в соседнюю комнату.

— Привет, — сказал он. — Я думал, вы пошли спать. — Он улыбнулся холодно и невозмутимо, — подбодритесь, не надо быть такой грустной. Что с вами? Выпейте еще немного.

— Нет, спасибо, — сказала я, — мне ничего не хочется.

У меня ныло в груди.

Мы стояли, глядя друг на друга. Он сказал:

— Одевайтесь, я провожу вас, — и подал мне пальто.

Я просунула руки в рукава и натянула шляпу.

Мы спустились по лестнице.

Я думала:

«Девицы умрут от смеха, если я расскажу им про все это. Просто умрут».

Мы вышли на улицу, и на углу он остановил такси.

— Джадд-стрит, не так ли?

Я села в машину. Он протянул деньги шоферу.

— Доброй ночи, — он притронулся к шляпе.

— До свиданья, — сказала я.

Вернулась я рано, — еще не было двенадцати. У меня была маленькая комната на втором этаже. Я платила за нее два шиллинга в неделю.

Раздевшись, я легла, но никак не могла согреться. В комнате было холодно и одновременно душно. Как будто я лежала в тесной и темной коробке. Кто-то, проходя мимо по улице, громко распевал:

Хочу отведать хлеба, Поджаристого хлеба, Еще кусочек хлеба, Бом — бом, —

и повторял это снова и снова.

Я подумала:

«Ну и песня! Идиотская какая-то. Мелодия — просто жуткая. И слова не лучше». Но слова песенки снова и снова вертелись у меня в голове.

Я вспомнила о своих нарядах и едва не расплакалась.

С одеждой всегда одно несчастье. Постоянно нужно быть хорошо одетой, просто до зарезу. Над плохо одетыми девушками все смеются. И эти вечные разговоры. «Как она прекрасно одета…» Как будто и так не понятно, что ты сама только и мечтаешь о том, как выглядеть получше и раздобыть модное платье. Хочешь этого как сумасшедшая. И эта болтовня и насмешки, треп и насмешки, постоянные насмешки. И витрины магазинов презрительно смеются тебе в лицо. Ты смотришь на себя в зеркало и видишь, как некрасиво помялась сзади юбка. Ты вспоминаешь про свое дешевое белье. Смотришь на это убожество и думаешь: «Клянусь, я сделаю все, чтобы иметь красивые вещи. Все, что угодно, лишь бы их иметь».