Путешествия и новейшие наблюдения в Китае, Маниле, и Индо-Китайском архипелаге
Шрифт:
Жители Манилы отличаются большою набожностью. Если при захождении солнца колокол подает знак к молитве (orazion. — Oracion. — В. М.), то все прохаживающиеся по улице останавливаются и снимают шляпу, а тагалийцы внутренних областей преклоняют даже колени и, обратясь лицом к хозяйке, воссылают к Богу громогласную молитву.
После сего все встают и желают друг другу, каждый на своем наречии, доброй ночи. К иностранцу, которому всегда отдают лучший свой покой, приходят они и, став на колени, восклицают: «Покойная ночь!» В больших поместьях (haciendas) богатых испанцев я часто видал, как вся домашняя челядь в несметном множестве приходила к своему барину и, целуя на коленях его руку, восклицала со всех сторон: «Buennas noches, Sennor!» Это священный обычай, которого никто не смеет нарушить. Вообще обряд молитвы (orazion) строго наблюдается у всех народов испанского происхождения. Нередко, посреди самых шумных собраний народа, на больших площадях Южной Америки, на хребте Кордильерских гор, на таких высотах, до которых не доходят облака в нашем отечестве, в знойной Бразилии, равно как и на отдаленных островах Китайского моря, заставал нас, так сказать, звук молитвенного колокола. Тогда со всех сторон раздается: «Орацион, орацион!» (Орасион! — В. М.). Все останавливаются, и только гармоническая игра колоколов с отдаленных башен города прерывает всеобщее молчание.
Невзирая, однако, на природное
Первая наша поездка из Манилы была в самую северную часть области Тондо. Мы отправились туда вверх по Рио-Пазиг (реке Пасиг. — В. М.) на легком индийском судне, именуемом банка. Более получаса пути вверх по реке тянутся сельские домики жителей Манилы, построенные все из камыша подле самого берега реки. Ряды роскошных пальм, сменяясь с исполинскими бананами и самыми пышными цветами обеих Индий, придавали сему краю истинно райский вид. В самой реке, перед каждым домом, сделаны из бамбуковой трости заколы для охранения купающихся от речных чудовищ. Берега усеяны прекрасными травами и папоротниками. Миновав сельские домики, видишь по обеим сторонам реки плодороднейшие поля, покрытые сарацинским пшеном и сахарным тростником, со всех сторон мелькают деревни с великолепными монастырями и прекрасные леса бамбуковой трости (Bambusa arundincea). Богатая страна сия очень многолюдна: мы встречали на пути своем большие селения: с. Мигуэль (Сан-Мигель), Пандакан, Санта-Ану (где в сухое время года ведет через реку Пазиг бамбуковый мост), далее Сан-Педро, Макати, Гвадалупу и Сан-Николас, где несколько рукавов реки сливаются из самых различных направлений. Здесь прекращается вулканическая область и исчезает туф, покрывающий всю страну на юг и восток от Манилы.
Близ большой деревни Пазиг впадает в реку сего ж имени — река де Сан-Матео, которая в сие время года была очень быстра. Мы поплыли вверх по оной и нашли, что, начиная от сего места, более и более исчезает владычество человека. Здесь начинаются непроходимые бамбуковые леса, и деревни Сан-Матео и Балете суть последние в сей стране тагалийские селения. В сих двух деревнях видели мы обыкновенную пальму, растушую подле кокосовой пальмы. Через узкие дороги положены во многих местах перекладины, на которых водятся обезьяны. Кроме породы Cercopilhecus, мы видели здесь еще двух обезьян из внутренности страны, о коих не имеем еще никаких сведений. На окружающих деревьях сидели в бесконечном множестве попугаи. Мы застрелили здесь двух buceros (птица-носорог) и собрали множество прекрасных насекомых и растений. В одну ночь я видел вершины бамбуковых тростников, освещенные на вышине от 40—45 футов фосфорическим сиянием тысячи блестящих насекомых, — зрелище необыкновенное и очаровательное!
Целью сего путешествия было посетить большую пещеру близ Сан-Матео, о которой до сего времени еще не доходило до нас сведений. Она лежит в нескольких часах поверх деревни Балете, в одной из прелестнейших стран в свете. Посещение сей пещеры было соединено с большими трудностями, не только по причине переправы через реку Сан-Матео, которая там с ужасным ревом низвергается по утесам, но и потому, что индейцы противопоставляли нам всевозможные препятствия, чтобы удержать нас от исполнения нашего предприятия: они говорили, что если нам и удастся переправиться через реку, то мы найдем в пещере больших змей и злых чародеев, что вся пещера наполнена водою и проч. Но все сии представления никак не подействовали. Двенадцать индейцев взялись перевезти нас со всею свитою и поклажею через реку. Они принадлежали к племени октасов (вероятно, аэта. — В. М.), которые живут на горах, пользуясь совершенною независимостью. Они весьма крепкого сложения, ходят почти нагие и на перевязи носят на спине большой нож (cuchillo). Между тем как мои люди приготовляли кушанье и варили рис, заступающий здесь место хлеба, индейцы, срубив несколько бамбуковых стволов, построили плот длиною около 30 футов, на котором мы и совершили переправу. Индейцы бросались в быстрые волны, чтобы вести веревки (сплетенные из разных стелющихся растений) от одного утеса к другому. Счастливо перебравшись на другую сторону, мы взлезли на крутые, покрытые разновидными растениями пригорки, и достигли отверстия пещеры.
Пещера Сан-Матео принадлежит, может быть, к величайшим в свете. Она находится в известковом утесе и внутри, подобно всем пещерам сего рода, покрыта капельниками (сталактитами. — В. М.). Миллионы летучих мышей (из рода phylostoma) были встревожены нашим приходом, и многие при сем случае лишились жизни. И подлинно, шествие наше уподоблялось как бы адской процессии. Нагие индейцы несли перед нами большие пучки сухого бамбукового тростинка, служившие нам вместо факелов. Более двух часов шли мы по сей обширной пещере, как вдруг, к величайшему моему сожалению, остановлены были небольшою рекою, образующею красивый водопад. Шум его падения уже издалека поразил нас и придавал еще более ужаса в сем глухом месте. Между тем как извне температура воздуха была 25°, вода в сей подземной речке имела только 19°, и сия температура вместе с увеличивающеюся глубиною ручья заставила нас, после тщетной попытки, возвратиться из пещеры.
Я не сомневаюсь, что в ней находятся остатки допотопных животных, хотя я и не нашел их в намывных слоях извести. Полая вода в сие время года препятствовала предпринять здесь разрывания. Впрочем, пещера лежит около 600 футов над поверхностью моря.
Спустя несколько дней по возвращении моем в Манилу я предпринял путешествие к большой лагуне (озеру. — Оз. Бай. — В. М.). Дорога туда также идет по реке Пазиг до деревни сего имени; далее же, до самой лагуны река состоит из нескольких ручьев, взаимно соединяющихся и образующих как бы естественный канал для стока воды из лагуны в реку де Сан-Матео, которая от места соединения принимает наименование Рио-Пазиг. Богатые селения поблизости сих вод много занимаются разведением уток. Жители кормят их маленькими улитками и речным илом. По прошествии двух или трех лет откормленные таким образом утки дают по яйцу в день.
Благосостояние и довольство жителей, богатство прозябения (см. прим. на стр. 66) и красота самой природы делали нам местопребывание в сей стране одним из самых приятнейших. Особенно не изгладятся из моей памяти те дни, которые я провел в поместье Гати-Гати, где мы были приняты с величайшею ласкою одним французом, женатым на испанской маркизе. В середине большой лагуны лежит вулканический остров Талин (Тааль. — В. М.), столь изобильно покрытый прозябением, что мы в немногих только местах могли пристать к оному. Плывя близ самого берега, мы заметили много дичи, а особенно так называемых летучих собак (Pteropus javanicus Lesch. P. edulis Esch.). Мы встретили их на небольшом острове, неподалеку от Талина. Они висели на ветвях дерев, заслоняя самые листья. После нескольких выстрелов они поднялись с ужасным воем и окружили нашу лодку; но через несколько времени обратили полет свой к другому ближнему острову. Стая, которую мы принудили к бегству, состояла, может быть, из 10 000 штук. Птицы сии не только гнусного вида, но и самый крик их противен,
Число подданных испанского правительства на всех Филиппинских островах простирается ныне до 2 400 000 человек. Собираемый с них королевскою казною в Мадриде доход едва составляет 90 000 пиастров. Но торговля островов с каждым днем распространяется. Ежегодно приходят в манильскую гавань от 60 до 70 больших судов, и 630 малых судов занимаются внутреннею торговлею. Сахару вывозится уже несколько лет сряду более чем на 120 000 — 130 000 пикосов, или более 17 1/2 миллиона фунтов. Индиго, не отличной доброты, отпускается до 1 300 000 фунтов, цигарок — 4500 ароб (по 25 фунтов каждая); а рому 19 000 галлонов. В 1818 году из Манилы вывозили только 14 450 пикосов сахару. Регулярные войска на филиппинских островах состоят ныне из 7000 человек, из коих едва ли 400 человек европейских войск. 16 октября мы, оставив манильскую гавань, опять поплыли в Китай».
Сравнив сей отрывок о Филиппинских островах с изложенным в последних главах сего творения, читатели удостоверятся в справедливости замечаний автора.
3. Китайское войско
В дополнение к описанию китайских войск, находящемуся на странице 253 (сноска 18), можно еще прибавить следующее, которое недавно сообщено было публике в «Северной пчеле» почтенным соотечественником нашим г. Леонтьевским, долгое время жившим в Пекине. Надобно заметить, что китайцы отечество свое называют Дайцин.
«Ежегодно бывает большой смотр 24 дружинам, расположенным в Цзин-чене (дайцинской столице, которую еще доныне неправильно называют Пекином), и производится на поле Янь-шень-ва на северо-востоке, в шести русских верстах от упомянутого города.
День смотра назначается самим гуандием (государем), обыкновенно в первых числах ноября. Поле Янь-шень-ва очень пространно. Оно защищено с севера цепью высоких гор, простирающихся от запада к востоку, и бывает засеяно хлебом, который ко времени смотра войск весь бывает убран. На сей смотр назначаются поочередно те воины дружин, которые в предыдущем году не были на оном. О назначении гуандием сего смотра в третий день ноября я узнал от албазинца, числящегося в маньчжурской дружине желтого знамени с красною каймою, Эргэчуня. Он, как крестник мой и переписывавший нужные для меня бумаги на китайском и маньчжурском языках, жил при мне в Российском посольском подворье. Мы условились ехать на место смотра войск ночью. Кому не покажется любопытным видеть дайцинское войско, только однажды в году собираемое в столь великом количестве! Я воображал, что глазам моим представится устройство, порядок, точность и красота движений сих войск, хотя не в таком совершенстве, в каком я привык видеть оные у нас на святой Руси; но все-таки думал увидеть по крайней мере некоторую азиатскую пышность в вооружении и одежде собранных на поле ратников. С такими мыслями, а еще более с намерением посмотреть то, что редкие из европейцев могут видеть, и слабым рассказом передать своим соотечественникам, я приготовился ехать и, выпросив на сие позволение от начальника миссии, нанял через слугу извозчика и сказал нашему дворнику, чтоб он отворил ночью ворота. В полночь извозчик въехал в подворье и дожидался нас, пока мы напились чаю и оделись. В 2 часа пополуночи мы выехали и при лунном свете шагом тащились по замерзшей грязи в улицах, никого совершенно не встречая. Одни только будочники (кань-узе-ди), сидя в своих лачужках при слабом свете ночников, постукивали палками в долбишки. Слыша стук повозки, по бугоркам замерзшей земли переваливающейся с боку на бок, они полагали, что едет какой-либо чиновник, и потому стучали чаще и больше, показывая тем, что они бодрствуют. Некоторые из них при проезде нашем мимо их окликивали нас: шуй (кто?). Но обыкновенно на сие ответа никто не дает. Вдоль стены, окружающей дворцовый кремль, мы доехали шагом до улицы Ань-дин-мын-дацзе, названной по имени городских ворот Ань-Дин (мира), к которым она ведет прямо. На сей широкой улице мы увидели воинов, поодиночке идущих, и чиновников, едущих в одноколках (че) к месту смотра. Некоторые из ратников несли в руках луки и стрелы; другие имели на плечах весьма малые ружья; а третьи, вероятно, лишь для счета, шли с пустыми руками. У городских ворот Ань-дин составляющие стражу, с бумажными фонарями в руках и с таковыми же на больших треножках, осматривали выходящих и выезжающих через одну отворенную половину ворот, между тем как другая была затворена. В ночное время люди, служащие могут выезжать из города в таком случае, когда имеется в виду приказание о безостановочном их пропуске, но в сие время никого, ни под каким видом не впускают в оный; и наоборот, впускают лишь одних служащих в город, в случае если будет приказано, и уже в то время никого, ни под каким предлогом не выпускают из оного. Так и в сию ночь внутри города при внутренних и вне стены городской при внешних воротах (находящихся в стене, образующей полукружие перед главными воротами, и обращенных на запад) несколько стражей внимательно замечали выходивших и выезжавших и даже, подобно досмотрщикам, заглядывали в повозки. От сих ворот по тесным улицам мы доехали до места Янь-шень-ва. В открытом поле, от востока к западу, представился нам ряд больших фонарей с наклеенными на них из красной бумаги китайскими надписями, означающими названия тех дружин, коих воины должны были собираться на сем месте. Фонари сии висели на длинных шестах, воткнутых перед каждою дружиною, начиная от востока, с дружины красного знамени. Воины, столпившиеся около сих фонарей, казалось, собирались и становились по своим местам. Повозка наша остановилась на западной стороне насыпного из земли кургана, на котором стояла большая, синею китайкою покрытая палатка, обращенная на север. На западной и восточной сторонах сей палатки висели на высоких шестах большие бумажные фонари, освещавшие курган. На восточной, западной и южной сторонах, при подошве кургана, поставлены были также покрытые синею китайкою палатки для военачальников (Ду-тун и Фу-ду-тун-ов). Около сих палаток толпились чиновники, воины, продавцы с хлебцами, печеными в подвижных висячих печках (глао-бин), кашицею (цзинми-чжеу) из сарацинского пшена, растущего близ Пекина, хлебцами (мянь-тоу), варенными на железной решетке на парах (китайские пельмени. — В. М.); тут же некоторые земледельцы, с корзинами в одной руке и граблями в другой, ходили и подбирали конский помет. От кургана мы повернули к воинам и, перешед шагов сто, приблизились к орудиям.