Путешествия к Лобнору и на Тибет
Шрифт:
Прежде в Гасте жили тайджинерские монголы, но были разграблены и побиты дунганами. С тех пор здесь живут только охотники из гг. Хотана и Черчена, некоторые вместе с семействами. Жилищами служат выкопанные в земле пещерки, вероятно в роде тех, какие мы неоднократно встречали в Сачжеуском Нань-шане. От Гаста считается шесть или семь дней верхового пути (200–230 верст) до Лоб-нора; можно проехать также и в город Черчен. По всему же Южному Цайдаму от самого Гаста, через Гаджир и Галмык до хырмы Дзун-засак идет хорошая дорога, которая ведет далее через Куку-нор в города Донкыр и Синин. Быть может, по этому пути в глубокой древности происходило сообщение между Хотаном и Китаем. Пройти здесь с караваном гораздо ближе и удобней, нежели тащиться из Хотана на Лоб-нор и далее через пустыню Лобнорскую. По указываемой дороге мы шли от урочища Ара-толай до хырмы Дзун-засак, и здесь путь возможен даже для колесной езды. От урочища же Галмык до Гаста, по словам монголов, только на трех переходах встречается голая бесплодная глина; затем везде на ночлегах корм и топливо. Относительно пути от Гаста до Черчена или на Лоб-нор подробностей рассказчики не знали.
Переход по Южному Цайдаму. Передневав на ключах Аратолай, мы наняли у кочевавших по соседству монголов пять вьючных верблюдов, взамен прежних яков, и пошли к хырме Дзун-засак. Путь наш теперь, на протяжении 180 верст, должен был лежать прямо на восток, в недальнем расстоянии от гор тибетской окраины, окаймленной, как и прежде, широкой и бесплодной покатой на север полосой. Общий же характер собственно Цайдамской равнины был здесь одинаков с тем, какой мы встретили ранее на Баян-голе и вообще в Южном Цайдаме. Почва состояла из соленой лёссовой глины, взъерошенной, словно паханое поле, и поросшей более или менее густо кустами хармыка и тамариска; реже встречаются здесь сугак (Lyciuna) и кендырь (Apocinum venetum?); на ключевых и болотных местах изобилен тростник. Но и эта злосчастная растительность покрывает лишь неширокую полосу, по которой вьется караванная дорога. Невдалеке от нее к северу виднеются совершенно голые, словно снег или лед на солнце, блестящие солончаки, занимающие обширное пространство по низовьям Баян-гола и Найджин-гола, вероятно, далеко также протянувшиеся и к западу. Здесь испарились последние остатки того обширного озера или даже внутреннего моря, которое, сравнительно еще недавно, наполняло весь Южный Цайдам, и выравняло эту площадь в одинаковую абсолютную высоту 9200 футов.
Как бедна флора Южного Цайдама, так бедна и фауна. Из зверей здесь живут: зайцы, лисицы, волки – все в достаточном количестве; изредка попадаются хара-сульты; осенью, на ягоды хармыка, приходят из Тибета медведи. Из птиц оседло живут: фазаны (Phasianus vlangalii), саксаульная сойка (Podoces hendersoni), вороны (Corvus согах), жаворонки (Alaudula cheleensis), [кустарница] – Rhopophilus deserti; изредка попадаются пустынные синички (Leptopoecile sophiae); зимуют в большом числе горихвостки (Ruticilla erythrogastra) и Carpodacus rubicilla. Весной и осенью прибавляются утки, гуси и другие пролетные птицы, но, вероятно, также не в обилии.
На переход от урочища Ара-толай до хырмы Дзун-засак мы употребили десять дней; шли не спеша, так как иначе нельзя делать подробных наблюдений. На ключевых болотах, попадавшихся сравнительно изредка, мы встречали местами стойбища монголов. Их юрты всегда были запрятаны в зарослях тамариска с целью укрыться от разбойников-оронгын; некоторые пастбища были покинуты за неимением корма. Вообще теперь вся трава и даже тростник, растущие здесь только по болотам, большей частью были выбиты скотом, так что местные стада, вероятно, лишь с трудом могли прокормиться до новой зелени. А это показывает, что большого количества скота держать здесь невозможно. Не может, следовательно, умножиться значительно и население Цайдама.
Окрайние тибетские горы все время тянулись невдалеке вправо от нас; по ним, да изредка по солнцу, только и можно было ориентироваться при съемке местности. Скучная эта работа, к счастью, на время кончилась по прибытии нашем на Номохун-гол. Здесь линия нового пути соединилась с прежней дорогой; ошибка вышла сравнительно небольшая – всего на 20 верст не сомкнулись мои маршруты.
Погода теперь, т. е. в последней трети января, стояла большей частью облачная, притом днем было довольно тепло, в особенности при безветрии; по ночам же выпадали значительные (до -20,2 °C) морозы. Сильно сухая атмосфера почти постоянно была наполнена пылью, словно дымом или туманом. Над Тибетом обыкновенно виднелись тучи, но в Цайдаме снег не падал; бурь также не было, хотя днем, да и ночью нередко дули преимущественно западные ветры.
Неприятности нашего вожака. На следующем переходе, за Номохун-голом, мы расположились бивуаком возле стойбища матери нашего проводника Дадая. Последний в это время ехал где-то позади. Не видя своего возлюбленного сына, о котором слышала, что идет с нами, мать бросилась к нам с расспросами: где он и жив ли? Затем, получив успокоительный ответ, тотчас же спросила: не отпустил ли Дадай себе длинных волос, какие носят тибетцы? Вероятно, в подобном вольничаньи наш вожак был замечен и в прежние свои хождения в Тибет. Не успели мы еще ответить на последний вопрос, как подъехал сам Дадай и, – о ужас! – оказался с длиннейшими волосами. Тотчас же мать осыпала своего сына упреками и повела в юрту, откуда через час Дадай явился к нам гладко выбритым, только с косой на затылке. Но тут нашего вожака постигла новая беда. Оказалось, что перед отъездом в Тибет он искусил одну из знакомых девиц, на которой обещал жениться по возвращении из путешествия. Теперь прежняя любовь охладела, но невеста приехала в сопровождении своего брата и еще какой-то старухи. Сообща они набросились на Дадая, требуя исполнения его обещания, т. е. немедленной свадьбы. Главной приманкой в данном случае служили те 40 лан серебра, которые вожак должен был от нас получить. Бедный Дадай, еще не опомнившийся от маменькиной на словах и на деле головомойки, совсем растерялся и только с помощью казаков кое-как увернулся на время от своей назойливой невесты.
Прибытие в хырму Дзун-засак. Совершив еще два небольших перехода, мы прибыли 31 января 1880 года к хырме Дзун-засак, от которой четыре с половиной месяца тому назад отправились в Тибет. В течение этого времени мы прошли взад и вперед 1700 верст. Из 34 взятых тогда верблюдов теперь вернулись только 13, остальные погибли от трудностей пути. Мы сами хотя счастливо вынесли эти трудности, но чувствовали себя истомленными и не добром поминали тибетские пустыни.
Глава четырнадцатая
Из Цайдама на Куку-нор и в Синин
Третий период путешествия. – Стоянка у Дзун-засака. – Восточный Цайдам. – Наш путь по нему. – Болото Иргицык. – Встречные горы. – Дулан-кит. – Южно-Кукунорский хребет. – Дабасун-гоби. – Еще о горах Южно-Кукунорских. – Река Бухайн-гол. – Недолгая остановка на Куку-норе. – Описание этого озера: его бассейн, климат, флора, фауна, население. – Идем по южному берегу Куку-нора. – Река Ара-гол. – Остановка возле пикета Шала-хото. – Поездка в Синин. – Население его окрестностей: китайцы, дунганы, киргизы, тангуты, далды, монголы. – О Синине. – Свидание с местным амбанем. – Курьезные рассказы китайцев. – Снаряжение на дальнейший путь
Третий период путешествия. Продолжая, по раз принятому хронологическому порядку, повествовать о ходе экспедиции, следует прежде всего сказать, что возвращением из Тибета закончился второй период нашего путешествия. Намечавшийся район будущих исследований должен был обнимать местности уж не столь дикие, хотя все-таки весьма малоизвестные и лежащие большей частью вне культурных районов китайского государства. Впрочем, теперь, в третий период путешествия, нам приходилось более, чем до сих пор, сталкиваться с местным населением – китайским и инородческим. Но, как и прежде, главным предметом наших занятий оставались исследования физико-географические и естественно-исторические, с уделением этнографическому отделу настолько, насколько возможно то было при исключительности нашего положения и при обширности других научных работ.
Стоянка у Дзун-засака. Двухдневная стоянка возле хырмы Дзун-засак посвящена была просушке и окончательной укладке собранных в Тибете звериных шкур, закупке баранов для продовольствия, найму вьючных верблюдов на дальнейший путь; наконец, получению серебра и вещей, оставленных прошлой осенью на хранение у Камбы-ламы и князей Барун-засака и Дзун-засака. Как серебро, так и вещи наши сохранились в целости, за что Камбы-лама и оба князя получили подарки. При этом Дзун-засак уверял нас, что нынешней зимой, как некогда в зиму 1872/73 года, разбойники-оронгыны не грабили в его хошуне из опасения украсть вещи, оставленные русскими. Относительно же проводника, прогнанного нами из гор Куку-шили и возвратившегося в Цайдам, князь говорил, что он никак не ожидал подобного поведения от этого монгола и тогда же велел его наказать. Конечно, такое объяснение было выдумкой, но для нас теперь это явилось безразличным. Гораздо неприятней была история с письмами, которые перед уходом в Тибет прошлой осенью я передал Дзун-засаку с просьбой отослать их на Куку-нор и далее, в Синин, для отправления в Пекин нашему посольству.