Путешествия по розовым облакам

Рунов Владимир Викторович

– По-моему, от отчаяния хотел утопиться, – сказал он, – мамку, видать, потерял. Меня увидел, ожил. Весь сыр съел… Иди, гуляй! – Мишка ласково подтолкнул ежонка на травку. Но тот не ушел и пару суток суетился вокруг, пытаясь пролезть в банку со сгущенным молоком.

Но как-то Валька предложил поехать в Домбай. Это уже было серьезное расстояние, где-то за полутысячу километров. Корсун получил от московских друзей известие, что в марте там собираются очень известные барды.

– Все запрещенные! – уговаривал возбужденным шепотом и, загибая пальцы, перечислял имена, из которых я помню только двух – Галича и Визбора.

– Визбора-то кто запрещал? –

усмехнулся Мишка, – я его в Питере слушал, ничего против властей у него не было. Все больше про печку да лыжи, – и вдруг зло добавил, – видать, тот еще кот!

– Ну, знаешь! – возмутился Валька, – ты что, из парткома?.. Люди живут, как им удобно, в том числе и в личных отношениях. Знаешь, я всегда за полную свободу… – и добавил, – во всем…

Однако надо быть свободным где-то на грани сумасшествия, чтобы на слабеньких «вятках», которые практичные итальянцы задумывали как молодежную мотобукашку, дабы добираться от дома до университетских ступеней, мчаться за тридевять земель, да еще по мартовской холодрыге.

Но в ту пору мы были воистину неудержимы и «море по колено» – это была еще не самая крайняя мера наших поступков. Тем более телевизор никого не пугал, а радио пело:

Нас утро встречает прохладой,Нас ветром встречает река.Кудрявая, что ж ты не радаВеселому пенью гудка?Не спи, вставай, кудрявая.В цехах звеня,Страна встает со славоюНа встречу дня…

В те годы общественный порядок в государстве правительство держало железной рукой. Про наркоманов не слыхивали, а убийц и насильников уничтожали без раздумья под всеобщее народное «одобрямс». Поэтому ехать можно было хоть на край света без всякой опаски, в том числе и в полузагадочную, овеянную легендами Кабардино-Балкарию. Туда, на слаломные и горные развлечения съезжались самые яркие люди, слухи о которых будоражили и нас, сгорающих от ожидания и нетерпения.

К тому же гитара, спутница грез, подогревала настроения, да все больше возле палаток и костров. Песен вокруг них было много, а вот леса почему-то не горели? Зато про нас, молодых и занозистых, этого сказать было нельзя. Мы пылали во всем, что возможно и даже нет…

Ехали в Домбай быстро и весело. Ленка позади Валена во фронтовом полушубке от мамы, на лихих поворотах повизгивала ему прямо в ухо, чуть прикрытого танкошлемом. Корсун от счастья был на седьмом небе, выжимая из своего «Конька-горбунка» возможности почти такие же, как у ремарковского «Карла».

Однако от той поездки в памяти остались лишь два впечатления, соперничающие по силе воздействия: сверкающий до рези в глазах лед грозных вершин, подпирающих бездонное лиловое небо, и вечер с Визбором в бревенчатом гостиничном холле, терпко пахнущем лыжными мазями и дымными углями огромного камина…

Мне тогда показалось, что Визбор, по своим глубинным качествам, самой природой определен как человек-удав. Одну из первых он заглотил нашу очаровательную спутницу. Слепо преступая через тела,

руки и головы, она приблизилась к нему и уселась прямо на пол, чуть ли не в ногах. Осторожно трогая гитарные струны, он тихо пел:

…Милая моя, солнышко лесное,Где, в каких краях встретишься со мною?..

Тишина стояла, как в вакууме Марианской впадины, хотя помещение было забито поклонниками и поклонницами барда.

Крылья сложили палатки – их кончен полет,Крылья расправил искатель разлук – самолет.И потихонечку пятится трап от крыла…Вот уж действительно пропасть меж нами легла…

Ну какая устоит? Рядом с Визбором сидела броская шатенка в роскошном гарусном свитере с напряженным медальным профилем. Она меньше слушала, чем смотрела, внимательно отслеживая ситуацию, сразу отметив, что Визбор тут же остановил взгляд на Ленке, расцветавшей на глазах, как розовый бутон.

Не утешайте меня, мне слова не нужны.Мне б разыскать тот ручей у янтарной сосны.Вдруг сквозь туман там краснеет кусочек огня,А у огня ожидают, представьте меня…

На Корсуна было страшно глядеть. Почерневший от накатившей ревности, он забился в угол, а потом резко поднявшись, стал судорожно протискиваться сквозь спрессованные тела и ушел, хлопнув дверью, в рубашке на ночной мороз.

Безжалостный столичный искуситель, нащупав очередную жертву с восторженно распахнутыми глазами горной серны, обращался уже прямо к ней под криво снисходительные усмешки своей спутницы, у которой, тем не менее, фас и профиль пошли темными пятнами. Он же вечный покоритель, с улыбчивым и радушным лицом, все настойчивее звенел струнами и обволакивающе звал:

Милая моя, солнышко лесное,Где, в каких краях встретишься со мною?…

Понятно, что домой мы возвращались уже без Ленки. В тот вечер Корсун напился в умат, потом рвался разыскать ее, чтоб «отмстеть», как Дон Хозе беспутной Кармен. Что там испанский вояка с ней сделал, я уже и не помню. По-моему все-таки зарезал. Единственно знаю, что где-то в лесу прикопал несчастную любовь, благодаря великому Александру Сезару Леопольду Бизе (проще говоря, Жоржу), прозвучавшей на весь мир.

– Нам этого еще не хватает! – гундел в нос, поскольку опять простыл, Архангельский. – Я вчера на этюдах видел ее среди этих… певунов-лыжников. Помахала издали ручкой, езжайте, мол, без меня… Вот чучело! Хотя, че мы ей? Я и сам после этого Визбора слюни распустил. Талантлив, собака, хотя и мерзавец. Взял в полон нашу золушку. Так, знаете ли, про между прочем… Да и меня, признаюсь, сильно взволновал…