Путеводитель по поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души»
Шрифт:
«Господи, как здесь просторно!», — восклицание, которое вырывается у автора и ожидается им от каждого, кому откроются эти «без конца, без пределов» пространства, где «за лугами, усеянными рощами и водяными мельницами, в несколько зеленых поясов зеленели леса; за лесами, сквозь воздух… желтели пески — и вновь леса… и вновь пески» (VII, 8). Создание эстетического контраста (непохожесть открывающих второй том описаний на описания в первом томе) явно входило в авторский замысел. Повествующий о бесконечных пространствах автор на мгновение (пытаясь эти мгновения задержать и сохранить) освобождается от иронии, от необходимости изъяснять читателю (то серьезно, то скрываясь за шуткой) свою позицию; он позволяет себе побыть тем «счастливым писателем» (вспомним седьмую главу), который избирает для себя «высокое» в жизни, погружается в «возвеличенные образы», не считает себя обязанным говорить о «бедности» и «несовершенстве нашей жизни». Появляется также потребность (и возможность) иначе говорить о героях.
Владелец бесконечных пространств — помещик Тремалаханского уезда Андрей Иванович Тентетников. Ему, по замыслу Гоголя, должно было быть уделено существенное место во втором томе
Биографию Тентетникова Гоголь помешает в начале главы — также в отличие от биографии Чичикова, которой было отведено место в конце первого тома. История «воспитания его и детства» в соответствии с уже сложившейся литературной традицией призвана была выявить, как влияли разнородные обстоятельства на формирующийся характер молодого человека. Однако в ходе создания второго тома Гоголя интересует не только социальный контекст и обусловленный им психологический склад личности. О родителях Тентетникова никаких сведений в тексте нет. По сравнению с ранней редакцией в позднейшей Гоголь усиливает впечатление неопределенности, несформированности характера героя перед поступлением его в «учебное заведение, которого начальником на ту пору был человек необыкновенный» (там же). Тентетников поступает в училище «двенадцатилетним мальчиком, остроумным, полузадумчивого свойства, полуболезненнным» (там же). В предыдущей редакции характеристика была более определенной: «В детстве был он остроумный, талантливый мальчик, то живой, то задумчивый» (VII, 134). Гоголя более всего занимает воспитание и обучение умственное, интеллектуальное, процесс формирования убеждений, жизненных ориентиров. В отличие от Чичикова Тентетников устремлен не к материальному благополучию; его увлекают честолюбивые мечты, но при этом он думает не столько о собственной карьере, сколько желает стать достойным «гражданином земли своей». Тентетников мечтает о поприще, о службе, которая принесла бы общественную пользу.
Формирование этих способностей требует иного воспитания и обучения, чем те, которые суждены Чичикову. Контраст с биографией Павла Ивановича вновь акцентирован автором: у наставника, который умел воспитывать граждан земли своей, не было «и речи о хорошем поведении. Он обыкновенно говорил: „Я требую ума, а не чего-либо другого. Кто помышляет о том, чтобы быть умным, тому некогда шалить: шалость должна исчезнуть сама собою“» (VII, 12).
Первая глава вобрала в себя многое из умственной жизни первой четверти XIX века. Начало столетия было ознаменовано общественным энтузиазмом, связанным с восшествием на престол Александра I, затеявшего грандиозные реформы, направленные на европеизацию русской жизни. «Дней александровых прекрасное начало» — так охарактеризовал Пушкин это время. Ослабление цензурного гнета, демократизация государственной и общественной жизни, открытие новых университетов, поиски некоего «универсального христианства», преодолевающего конфессиональные различия, — все это активизировало и по-своему культивировало умственную жизнь. В александровскую эпоху возобновилась деятельность масонских лож, в рамках которой принципы интеллектуального самовыражения были достаточно сильны, что поддерживало честолюбивые устремления молодых людей. Масонское братство мыслилось наивысшей формой общности, более надежной, чем семейная или конфессиональная. Можно предположить, что начальник учебного заведения, «человек необыкновенный», воспитывающий прежде всего ум и поддерживающий честолюбие учеников, которые любили его гораздо больше, чем родителей (а у Тентетникова, вспомним, они вовсе не названы и судьба их неизвестна, как будто их вовсе не было), мог пройти школу масонского содружества, которое обсуждало и вопросы нравственного совершенствования, и задачи служения «земле своей». Однако Гоголь не навязывает читателю подобную ассоциацию, лишь позволяя задуматься над ее возможностью. Отталкиваясь от интеллектуальной практики начала XIX века, он делает предметом обсуждения категорию, которая для масонов вряд ли была актуальна. Александр Петрович, «необыкновенный наставник», владеет «наукой жизни», и данное понятие близко тому, которое Гоголь определил для себя в «Выбранных местах…» как «прочное дело жизни». Оказывается, Александр Петрович воспитывает не просто ум, а некий «высший ум», т. е. не столько интеллект, сколько способность применить его в жизни, с пользой для общества.
Андрей Иванович Тентетников не успел пройти этот манивший его курс: необыкновенный наставник скоропостижно скончался. Читатель может полагать, что дальнейшие неудачи героя, его неспособность заняться практическим делом, душевная щепетильность, инертность, разочарованность объясняются драматической случайностью: пройди он это обучение, все было бы иначе. Но гоголевский текст содержит возможность и иного его прочтения. Правомерен вопрос: так ли уж идеален (в том числе по мнению самого Гоголя) «необыкновенный наставник»? Как никто, он умел воодушевлять своих учеников — «в самых глазах» его «было что-то говорящее юноше: вперед!» (VII, 13), учил искать и преодолевать трудности, побеждать «все огорченья и преграды». Одно лишь не воспитывал «необыкновенный наставник», что было тем не менее заложено в национальном сознании отечественной древней культурой и восточной Церковью, — способность к душевному покою и смирению. Формировались честолюбие, стремление к победе, а если молодой человек и пребывал в состоянии покоя, то это был «гордый покой». Культивировались свойства, представляющие безусловную ценность для цивилизации, для прогресса. Оставались на периферии свойства, которые отличали российскую ментальность от западноевропейской.
Не прошедший курса обучения у «необыкновенного наставника» Тентетников не одолел препятствий, возникших на его жизненном пути, не сделал карьеру, не написал обширного, уже задуманного сочинения. Зато Гоголь в своем герое предощутил новый литературный типаж, который будет вызывать бесконечные споры и всевозможные интерпретации, — Илью Ильича Обломова, созданного И. А. Гончаровым. «Необыкновенный наставник» в свою очередь парадоксальным образом напоминает Штольца. В той же позиции прагматика оказывается Чичиков, которого удивляет неподвижность, леность и странная, с его точки зрения, излишняя, щепетильность Тентетникова, оскорбленного бесцеремонностью генерала Бетрищева. Павел Иванович изъявляет готовность поправить ситуацию, поднять героя с кровати (как Штольц пытается поднять с дивана Обломова), вывезти из дома и буквально окунуть в реальную жизнь. Можно сказать, что у Тентетникова, как и у героя Гончарова, «голубиная душа», что, однако, не мешает автору видеть и все слабости его натуры.
Также ряд других тем, которые станет разрабатывать русская литература во второй половине XIX века, просматривается в первой главе второго тома. «По обычаю всех честолюбцев» (можно сказать, таких как Александр Адуев в «Обыкновенной истории» Гончарова) «понесся» (VII, 15) в свое время Тентетников в Петербург. Как участники кружков 1840-х годов (среди которых наиболее известным стал кружок Петрашевского), он готов задуматься над «обширной целью» — «доставить прочное счастие всему человечеству, от берегов Темзы до Камчатки» (VII, 26). Как герои Л. Н. Толстого (см., например, «Утро помещика»). Андрей Иванович принимает решение посвятить себя крестьянам и, приехав в деревню, пытается рьяно заняться незнакомыми ему земледельческими преобразованиями. Как сам Гоголь, в конце концов, он задумывает сочинение, которое должно было «обнять всю Россию со всех точек — с гражданской, политической, религиозной, — философической… и определить ясно ее великую будущность» (VII, 11).
Во втором томе, как отчасти уже можно было видеть, Гоголь находит новые формы повествования, но сохраняет и то, что опробовано им раньше. Прежде всего мы видим совсем не изменившегося Чичикова (если не считать того, что он стал чуть-чуть осторожней), и присутствие этого героя предопределяет сохранение в тексте бытовых реалий. Автор не отказался от изображения человека через окружающие его вещи и по-прежнему стремится выявить духовные возможности жизни, скрывающиеся в глубине мира предметного, обыденного.
На письменном столе в комнате Чичикова снова появляется шкатулка, она, как и «банка с одеколоном», календарь, по-прежнему сопровождает героя. На столе оказываются и «два какие-то романа, оба вторые тома» (VII, 29). То ли первые уже прочитаны и содержание их сохраняется в памяти Чичикова (как послание Вертера к Шарлотте), то ли Чичикову все равно, что читать — первый том или сразу второй; и в этом случае он почти уподобляется Петрушке, которого увлекал сам процесс чтения. Как и прежде, герой проявляет «необыкновенно гибкую способность приспособиться ко всему» (там же), на новом месте узнает «все обо всем» (VII, 31), в том числе, «сколько перемерло мужиков» (VII, 154), правда, эту фразу Гоголь из ранней редакции в более позднюю не перенес.
Вместе с тем Чичиков предается и новым занятиям. Прежде он наносил краткие визиты помещикам. Остановившись у Тентетникова, Чичиков не только озабочен успешным завершением сделки, но словно получает время для спокойного размышления. Автор погружает своего героя в тот неторопливый ритм жизни, который продиктован соседством с природой и помещичьим укладом. Не желая преувеличивать духовные возможности героя, автор не передает нам размышления Чичикова, а если и упоминает о них, то читатель находит нечто знакомое: Павел Иванович представляет себя владельцем имения, а рядом с собой — «молодую, свежую, белолицую бабенку» (VII, 31), однако автор отмечает, что «Чичиков ходил много», так как «прогулкам и гуляньям был раздол повсюду» (VII, 30). И взгляд Чичикова на расстилающиеся перед ним пространства по-своему уподобляется авторскому взгляду в самом начале главы. «То направлял он прогулку свою по плоской вершине возвышений, в виду расстилавшихся внизу долин, по которым повсюду оставались еще большие озера от водополия, и островами на них темнели еще безлистные леса; или же вступал в гущи, в лесные овраги, где столплялись густо дерева…» (там же). Возникает ли в сознании Чичикова образ земного рая? Задумывается ли он о красоте Божьего творения, чувствует ли просветленность, приобщаясь к живущей своей жизнью природе, — вряд ли можно сказать однозначно. Ведь одновременно Чичиков наблюдает «первые весенние работы», «разговаривает и с мужиком, и с мельником» (VII, 31), но автор успевает заметить, что «весна, долго задерживаемая холодами, вдруг началась во всей красе своей…» (VII, 30), и, следовательно, Чичиков в «первых весенних работах» может видеть не только труд, приносящий прибыль, но и поэзию земледельческого труда, своеобразным идеологом, а точнее певцом которой станет в одной из следующих глав новый персонаж — Костанжогло. Поэзию, красоту, приволье деревенской жизни оценили и Петрушка с Селифаном, каждый на свой лад. Можно сказать, что атмосфера непосредственной жизни, свободной от прагматизма, притягивает к себе всех без исключения. Чичикову хочется стать «мирным владельцем» (VII, 31) какого-либо имения. Прежняя его жизнь, в самом деле, была похожа на беспрерывную битву: он отстаивал свое место, добивался материального благополучия, терял его, восстанавливал вновь. Ко второму тому Чичиков «немножко постарел; как видно, не без бурь и тревог было для него это время» (VII, 28). В имении Тентетникова Чичиков словно приостановился, освободился от прежних забот, позволил себе отдаться «воображенью», которое «уносит человека от скучной настоящей минуты» (VII, 31).