Путеводитель потерянных. Документальный роман
Шрифт:
Бедя, потрясенный тем, что его наконец кто-то заметил и оценил, был согласен на все. На наших глазах он зачерпывал пальцами ультрамарин – Хана обеспечила его этой краской на долгие годы, и надо было ее оприходовать, – вытирал руки о фартук, щурился, хмыкал.
– Между пальцами и красками – свой диалог, борьба, поединок. Краски сами знают, где их место. Если случайно попадут не туда, их как ветром сдует с картины. У красок своя жизнь, своя душа… вкус. Красная – соленая
– Прикройся!
Бедя обмакнул пятерню в белую краску, шлепнул ею по нарисованному лицу, указательными пальцами убрал излишки с краев. Пара движений – и лицо скрыто под маской.
«Описать Бедю можно, лишь прибегнув к лексикону геологов и геодезистов: ущелья, карстовые разломы, трещины обезвоженной почвы, носовой хребет…» – этот словесный портрет я нашла в отзыве посетителя выставки «Билет на пароход в рай». Бедины глаза, зелено-голубые, слезящиеся, похожие на выпуклые линзы старинных телевизоров с их туманными видениями, – в отзыве не отмечены. Фотография этого передать не может.
Возвращаясь домой, я переписывала с кассет Бедины рассказы.
«Брат был личностью артистической. Он был поглощен архитектурой и всегда строил что-то из ряда вон выходящее, нечто футуристическое. На вилле режиссера Авербуха на Барандове были черный линолеум и лестница из стекла, это я хорошо запомнил. Авербух, малорослый еврейский толстячок, шикарно танцевал. При этом у Лео, как мне кажется, был роман с его женой. В тридцать восьмом они уехали в Америку и оттуда выслали Лео приглашение. Но тот ни за что не хотел уезжать из Праги. Ни за что. „Я останусь последним евреем Праги. Пусть меня возят в клетке и всем показывают – вот он, последний еврей Праги“.
До второго класса я рисовал скверно. „Взял бы рисунок у брата, получил бы грамоту“, – жалел меня учитель. В четвертом меня прорвало. Учитель был восхищен: „Этот жиденок творит чудеса!“
В шестом классе мне пришлось прервать учебу. Отец умер, Лео изучал архитектуру в Праге, сестра вышла замуж и уехала в Вену. Трактир достался моему отцу от маминого – тот завел его аж в 1860 году! Три поколения знали дорогу к трактиру. Если крестьянин из соседней деревни не знал, где трактир, лошадь доставляла его туда прямиком. У входа всегда стояла огромная кадка с ключевой водой, а в трактире ждало свежее пиво.
Бедя Майер, 2001. Фото С. Макарова
Я продолжал рисовать. Трактир жил своей жизнью, я своей. Я брал краски и уходил на пленэр, до обеда. Мама много с меня не спрашивала. Иной раз пошлет меня в лавку, а я встречу на дороге какую-нибудь девчонку и давай крутить амуры… Когда тебе восемнадцать, тебя занимают девушки, а не температура пива.
В войну трактир взорвали. Русские освобождали Ходонин. Сгорели все мои картины. С того времени, когда я был молодой и красивый, сохранилась лишь одна акварель, которую я подарил возлюбленной. Всем своим возлюбленным я дарил картины. Так что рисовал я много. Одна из возлюбленных вышла замуж за богатого. Им удалось вывезти в Палестину контейнер с вещами, среди прочего мою акварель и письма. Встретились мы случайно, в сорок шестом. После стольких лет, да каких лет, целая эпоха – с 1938 по 1945! Они пригласили нас с Ханой в гости. И что мы видим – мой натюрморт с маской. Подумать, уже тогда у меня были маски! Картину я выпросил в обмен на другую. Она предложила и письма забрать. Но я не согласился – негде хранить. У нас была малюсенькая комната. Натюрморт – дело другое.
Характер у Лео был замечательный. Легкий. Обожал красивые шляпы. Я донашивал за ним, он же носил новомодные. Смотри! (Бедя показывает фотографию.) На мне его шляпа! Ну разве не Амантус! Думаю, Лео угождал вкусу жен заказчиков, если, конечно, жены того стоили. У него было множество прекрасных дам. Лео любил жизнь, женщины любили его. Мать шведского Лео была студенткой. Тихая скромная чешка, он ее соблазнил. Наверное, она рада была поддаться соблазну. Женись он на ней, они с сыном последовали бы за Лео в Терезин. Хорошо, что роман не был скреплен брачными узами. Наша семидесятивосьмилетняя мама выжила в Терезине. А Лео убили, и я стал мизантропом…
В тридцатых годах я жил и работал в Праге. В издательстве Сынека выпускали подарочную серию классики с офортами. Достоевский, Мериме, Золя… Нет, Золя не было. Бальзак. Сынек знаменит тем, что впервые издал Швейка. С иллюстрациями Лады. Я иллюстрировал „Декамерона“, но он так и не вышел, слишком фривольно. Теперь другой мир, а тогда Декамерона читали тайком».
– А ты знаешь, что Сынек умер в Терезине? Я даже знаю, кто тебя сосватал в издательство.
Конец ознакомительного фрагмента.