Путевые записки эстет-энтомолога

Забирко Виталий Сергеевич

— Возможно, вы и правы, — проронил он со вздохом. — Наверное, когда-нибудь я сменю профессию. Не напрасно около шестидесяти процентов штатных сотрудников Комитета статуса человека бывшие медики с большим стажем практической работы. Слишком много нам известно об искусственных мутациях, и мы, как никто, понимаем, что насильственное изменение естественной эволюции Homo sapiens может завести в тупик, из которого нет возврата.

Я благоразумно промолчал, предпочитая не втягиваться в дискуссию. Жизнь у меня одна, мой организм — моя личная собственность, и как я с этой собственностью поступаю — сугубо частное дело. Человеческая жизнь тем и отличается от животного существования, что предусматривает активный поиск за пределами своих возможностей, но мало кто из людей это понимает, предпочитая спокойное существование на уровне амебы. Замкнуться в своем мирке, где всех удовольствий — есть, спать, плодиться и беречь здоровье, — не для меня.

Нейрохирургом, вживившим мне под ногти

безымянных пальцев дублирующие друг друга молекулярные биочипы и подключившим их к нервной системе, был целитерец, хотя я бы поостерегся относить его как биологическую особь не только к медлительным аборигенам Целитеры, но и вообще к какой-либо расе. Дело в том, что, в отличие от земного коллеги, он был ярым поборником трансмутации и настолько перекроил свое тело, что от целитерца в нем осталось не более десяти процентов. И это при всем при том, что на Целитере строжайшим образом соблюдается кодекс сохранения вида в неприкосновенности. Но, как говорят, в семье не без урода. Он сменил целитерское гражданство на межгалактическое и тем самым освободился от моральных обязательств перед своей родиной. Трансмутация его организма имела несколько однобокую направленность — недовольный тем, что при общении с другими расами он чересчур медлителен, нейрохирург занялся усовершенствованием своей нервной системы и достиг поразительных результатов. Я даже не могу описать, как он выглядел — движения нейрохирурга по палате напоминали размытое мельтешение крыльев колибри, так что нельзя было разобрать, где именно он находится. Говорил он тоже на запредельной скорости, отчего слова сливались в непрерывный писк, и смысл сказанного доходил до меня через пятое на десятое. К счастью, отвечать на его вопросы не требовалось, нейрохирург обладал способностью читать мысли по физионоторике, и лишь изредка, когда я вообще ничего не понимал из скорострельного писка, рефлекторные ответы моего тела ставили его в тупик. Тогда он на несколько мгновений застывал напротив койки, замедлял темп речи, и я, наконец, мог видеть размытое в пространстве лицо целитерца с синюшным большим носом и выпученными глазами. При этом его тело продолжало мельтешить, вызывая иллюзию, будто у нейрохирурга не менее двух десятков пар рук и ног. Может, так оно и было — когда он прикреплял к моему телу датчики, создавалось впечатление, что это делается единым шлепком; а может, и нет — при такой скорости движений он вполне мог обходиться одной парой рук.

При каждом своем посещении он уговаривал меня то подсоединить биочипы напрямую к мозгу, то вживить их на постоянной основе, то расширить оперативную память, но я непреклонно стоял на своем — спустя месяц биочипы должны безболезненно прекратить функционирование и рассосаться. Столь радикальное отношение к усовершенствованию своих способностей тоже было не по мне — человек во всем должен оставаться человеком и выделяться среди себе подобных только яркой личностью, иначе общество его не примет. Вряд ли кто восхищался способностями нейрохирурга-целитерца, вряд ли у него были друзья — а самосовершенствование ради себя самого, как я считаю, пустая трата сил и времени. Амбиции человека приносят Удовлетворение только тогда, когда плоды его достижений вызывают восхищение у окружающих. Иначе жизнь превращается в бессмыслицу. А как, скажите, можно не то что восхищаться, а поддерживать отношения с сумасбродным целитерцем, когда в результате гиперускоренного метаболизма от его тела за три версты тошнотворно разит потом?

На третий день после завершения операций я связался с Мальконенном, чтобы проконтролировать, как он выполнил мои указания.

Мальконенн был пьян до невменяемости. По последним сведениям, почерпнутым из видеожурнала «Мир крелофонии», я знал, что он напрочь разругался со своим продюсером, однако не предполагал, какие последствия вызовет разрыв их отношений. Видимо, дела Мальконенна на ниве крелофонии шли совсем плохо, если он ударился во все тяжкие, глуша свою несостоятельность наркотиками и спиртным. Но если логически поразмыслить, то иного и не следовало ожидать. Только в больном воображении могла возникнуть бредовая идея создания крелофонических композиций на основе пения диких занзур. Так что винить нужно было не его, а себя самого, польстившегося на внушительный гонорар.

На мои вопросы, послал ли он астрограмму, подтверждающую его участие в выставке древнего искусства Земли на Раймонде, и согласован ли срок прибытия на виллу экспертов страховой компании, Мальконенн лишь глупо хихикал и бормотал нечто невразумительное. А затем вдруг начал заплетающимся языком с воодушевлением объяснять, как он оборудовал пещеру внутри скальных пород астероида для содержания занзур в практически естественных условиях. Когда я это услышал, волосы на голове зашевелились. Не знаю, как сдержался и не наорал на Мальконенна, но связь с ним мгновенно оборвал.

С полчаса я не находил себе места. После подобных заявлений открытым текстом в эфире на моем плане можно было ставить жирный крест. Какого черта я связался с этим идиотом?! Надо же так опростоволоситься! Сколько сил потрачено на подготовку, плюс две хирургические операции — и все насмарку… С таким заказчиком нужно немедленно рвать отношения, пока я не очутился за решеткой.

Однако, поостыв, я все-таки решил продолжить начатое. Слишком далеко зашел, чтобы останавливаться на полпути. К тому же, несколько раз прослушав запись нашего разговора, я немного успокоился. Диалог получился чрезвычайно туманный и понятный только посвященному во все детали. А таких людей было всего двое — я и Мальконенн. Как ни пытался крелофонист произнести слово «занзу-ры», кроме шипения, у него ничего не выходило, и Тотт заменил «занзуры» на пьяное «птышки». А под «птичками» и обустройстве их жизни на межпланетной вилле можно понимать что угодно, особенно в фривольном смысле. Мало ли в эфире Солнечной системы частных бесед на отвлеченные темы… Но про себя твердо решил: случись еще одна подобная выходка со стороны Мальконенна, и я разорву контракт. О чем и уведомлю заказчика при первой же очной встрече без посторонних ушей.

Пока же я проделал со своим клиентом то, что при любых иных условиях было бы неосуществимым. Дистанционно повлиять на работу системы жизнеобеспечения автономной космической виллы невозможно — фильтры функциональной защиты отсекут любую информацию извне, которую сочтут вмешательством в действия этой системы. Но меня на станции «Пояс астероидов-VI» поджидала яхта Мальконенна — неотъемлемая биоэлектронная ячейка сложнейшего организма современной космической виллы, настроенная на подчинение моим командам, — поэтому отдать соответствующие распоряжения через ее рецепторы было хоть и сложным делом, но вполне реальным. Конечно, серьезно повлиять на систему жизнеобеспечения через рецепторы яхты я бы все равно не смог, однако благодаря вживленным под ногти биочипам сумел-таки выбрать приемлемый вариант и через блок врачебного надзора ввел запрет на предоставление хозяину алкогольных напитков. Поскольку это обосновывалось медицинским предписанием, то подобное распоряжение Мальконенн сам отменить не мог — нужно было вызывать системотехника. Таким образом я «убивал двух зайцев»: приводил Тотта Мальконенна в трезвое состояние и одновременно проверял на слабохарактерность. Если он вызовет ремонтную бригаду системотехников, я откажусь от выполнения заказа. С людьми, на которых нельзя положиться, дел лучше не иметь. Ни в обыденной жизни, ни тем более в экстремальных ситуациях.

На шестой день я выписался из клиники, хотя показания по вживлению жабр еще не достигли оптимума. Хирург пытался воспрепятствовать моему решению, уговаривая остаться под квалифицированным наблюдением еще пару дней физиомоторика, во избежание нежелательных эксцессов, но меня поджимали сроки. То ли Мальконенн с пьяной головы неправильно понял мои указания, на какой день нужно вызвать экспертов страховой компании, то ли устроители выставки на Раймонде спешили побыстрее заполучить экспонат, пока непредсказуемый в своих решениях крелофонист не передумал, но экспертная группа и охрана для сопровождения ценного груза прибывала на виллу «Выеденное яйцо» сегодня.

Я терпеливо выслушал все наставления хирурга, как вести себя в ближайшие дни, какие препараты принимать и что делать, если раньше срока появятся признаки отторжения жабр. Надеюсь, что землянин, в отличие от целитерца, не умел читать мысли по мимике пациента, так как я, пожимая ему при расставании руку, страстно пожелал больше никогда в жизни не встречаться с этим занудным человеком. И если потребуется реабилитация после отторжения жабр, соглашусь на любой госпиталь, кроме марсианского.

Прощание же с нейрохирургом вообще нельзя назвать прощанием. Он вихрем подскочил ко мне в коридоре клиники, на мгновение завис напротив, пискнул что-то и тут же умчался радужным мельтешащим смерчем, окутав меня напоследок тошнотворным облаком пота. Только благодаря вживленным биочипам я смог расшифровать его последнюю тираду — целитерец с непререкаемым апломбом заявил, что запах его пота адаптирован под наилучшие духи Целитеры, и потому мне никогда не понять всей прелести и изысканности этого аромата. От такого наглого заявления я опешил, а затем страстно захотел на мгновение обрести ту же скорость движения, что и нейрохирург, догнать его и с не меньшим апломбом посоветовать восстановить свое первоначальное гражданство, возвратиться на родную планету и там охмурять «божественным» ароматом целитерок, поскольку для всех остальных гуманоидов этот запах сродни смраду гниющих отбросов. Было у нас с целитерцем кое-что общее — низкий уровень толерантности. Но у цельных натур так и должно быть. Те, кто комплексует, извиняется, испытывает угрызения совести, обращает излишнее внимание на чужое мнение, идут к своей цели окольными тернистыми тропами и почти никогда не достигают ее.

В этот раз Тотт Мальконенн ждал меня на причале. Был он трезв, и, пока яхта швартовалась, я наблюдал на экране за его тщедушной фигурой, всем своим видом выражавшей раскаяние. Выглядело раскаяние весьма натурально, однако, зная артистические способности Мальконенна, я не очень-то верил в его искренность. Артист он первоклассный, но, на его беду, талант исполнителя и талант композитора слишком разные вещи. На его беду мне было наплевать, однако то, что он чувствовал себя виноватым, обнадеживало.