Пути-дороги
Шрифт:
– Я попросил бы вас не говорить таких вещей при моих солдатах!
– Почему вы не просили немца не делать этого при ваших подчиненных?
– Прошу еще раз замолчать. Вы понесете ответственность!
– Вы сами, господин лейтенант, завели этот разговор при солдатах. Я вас отлично понимаю. Вы пытались возбудить в них ненависть к русским. Безнадежное занятие!
– Я хотел напомнить, что мы - румыны и что нам...
– Вы - румын?
– Мукершану вдруг приподнялся с камня и, коренастый, упругий, вплотную приблизился к тонкому лощеному офицерику.
– А позвольте вас спросить, что в вас румынского? Фамилия
– слова Мукершану тяжело и глухо падали на стоявших рядом солдат, тревожа и возбуждая в них угрюмую злобу к Штeнбергу. Они настороженно сверлили его недобрыми взглядами. Голос Мукершану звучал все сильнее и резче. Молодой боярин несколько раз пытался безуспешно остановить его.
– Нам сейчас нечего делить, господин Мукершану, - сказал он примиряющим тоном.
– Мы идем одной дорогой, одним путем.
– Нет, господин лейтенант, между вами и нами - громадная разница. Вы пошли этим путем только потому, что вам деваться некуда. Мы же встали на него добровольно и идем рука об руку с русскими. И нам радостно идти по этой дороге, ибо только она приведет нас к настоящей жизни.
Штенберг покраснел, не выдержав, крикнул:
– Замолчите! Вы - коммунист!
– Именно поэтому я и не могу молчать. Вы - трус и подлец!
– Мукершану, казалось, вот-вот схватит ротного.
– Вы не желаете воевать с фашистами. И с этими мыслями водили людей в атаку. Клевещете на русских, а следовало бы поклониться им и учиться у них воевать по-настоящему. Вон полюбуйтесь!.. Могли бы вы взобраться на ту вершину?.. А русские, - Николае, отвернувшись от Штенберга, смотрел теперь на солдат, - на руках втащили туда пушки, и благодаря этому мы сидим здесь спокойно и болтаем попусту!.. Взгляните, взгляните, как они бьют!
Откуда-то сверху доносились резкие орудийные выстрелы и вслед за ними, почти в ту же секунду, раздавались звуки взрывов. Но самой батареи не было видно. Ее застилало медленно и величаво плывшее по ущелью, разорванное острой грудью горы белое облако. Другое облако, поменьше, сиротливо плутало меж скал, не находя выхода. Внизу в зеленой и узкой долине паслись косматые яки. При каждом выстреле они вздрагивали и удивленно поднимали вверх тупые морды, тревожно мыча; некоторые бежали к стыну[44], прилепившемуся на склоне горы.
– Забраться с пушками выше облаков! Снилось ли это вам, господин лейтенант, вам, бывшему офицеру горнострелкового полка?!
– продолжал Мукершану, снова переводя взгляд на побледневшего боярина.
– А вы знаете, кто командует этой советской батареей? Парень, совсем молодой парень, ваш, наверное, ровесник. Я вчера познакомился с ним. Славный малый. Его зовут Гунько. Офицеры из нашего корпуса, артиллеристы, не верили, что Гунько поднимется со своей батареей на эту вершину. И знаете, что ответил он им на это? Он сказал: "Нам многие иностранцы не верили. Сначала они не верили, что мы построим в своей стране социализм... Мы его построили. Потом не верили, что мы сможем отстоять Сталинград. Мы его отстояли. А как мы там сражались, вам расскажут ваши же соотечественники из кавалерийского корпуса генерала Братеску, когда вернутся из плена на родину. Наконец, нам едва ли верили, что мы придем сюда, вот в эти горы. А мы, как видите, пришли". Представьте себе, господин лейтенант, наши офицеры
Взводный Лодяну слушал Мукершану, чувствуя, как в его груди дрожит, рвется на волю нетерпеливое желание подойти к этому человеку и обнять его. Он знал, что румынских солдат и командиров всегда разделяла невидимая черта скрытой, с трудом сдерживаемой ненависти и неистребимого недоверия: солдаты не любили своих командиров, хотя глубоко прятали это в своих сердцах. Лодяну сейчас было приятно от сознания того, что в отношении к Мукершану это чувство у него и у солдат его взвода заменяется другим - счастливой доверчивостью, горячей симпатией, подлинной привязанностью.
– А вы слышали, господии Мукершану, какое указание дало правительство нашему корпусу?
– вдруг спросил Штенберг, обращаясь одновременно и к Мукершану и к Лодяну с очевидной целью одним ударом сразить обоих своих противников.
– Не слышали? В таком случае вам следовало бы помолчать...
– О каком правительстве вы говорите?
– спросил Мукершану.
– О румынском, разумеется, - молодой боярин оживился: он заметил беспокойство во взгляде Мукершану.
– Вам должно быть известно...
– Так какие же распоряжения дало правительство?
Штенберг взял обоих командиров под руки и отвел в сторону.
– Есть строжайшее указание: не допускать общения наших солдат с советскими...
– Это почему же?
– удивился Лодяну, которого эта весть, по-видимому, совершенно поразила. Он давно уже облачился в комбинезон советских танкистов и с гордостью носил на своей пилотке красную звезду, подаренную ему Громовым.
– Почему?
– глухо повторил он.
– Вы наивный человек, Лодяну!
– сказал боярин, шевеля усиками.
– Не хотите, чтобы наши солдаты... как это вы говорите... "заразились коммунизмом"? Напрасно надеетесь, господии лейтенант, - возразил Мукершану.
– Нe знаю, получится ли вот из Лодяну коммунист, но честным румыном он хочет быть. A быть честным - значит жить для румынского народа, который больше всего нуждается в дружбе с русскими. А это ведь и значит - быть вмеcте с коммунистами! Свет идет с востока. Это сейчас понимают миллионы.
– Стало быть, вы не доверяете нашему правительству?
– Нет. Я не могу верить людям, которые спокойно жили при фашистской диктатуре Антонеску.
– Но они были к ней в оппозиции. И между прочим, вы, как старый подпольщик, это хорошо должны знать!
– лейтенант поджал тонкие бледные губы, сощурился.
– Оппозиция Маниу и Братиану, например, ничуть не более как дымовая завеса. Возможно, им нe очень нравились немцы, в чем я, впрочем, тоже не уверен. Сейчас же они желали бы продать свою страну другому купцу, что побогаче и, возможно, пожаднее...
– Кого вы имеете в виду?
– Американских капиталистов, конечно. Тех самых, о которых вы, господин лейтенант, прожужжали своим солдатам все уши, захлебываясь от восторга, хотя вам, в ком течет прусская кровь, это не к лицу... Видите, мы уже не такие наивные люди, как вам показалось.
Сказав это, Мукершану собирался уйти. Но Штенберг остановил его.
– Нет уж, извольте выслушать меня до конца! Что ж вы хотите, чтобы у нас была советская власть?
– Я не вижу в ней ничего плохого, - спокойно ответил Мукершану.
– Я не помещик, чтобы бояться народной власти...