Пути-дороги
Шрифт:
– Солдата, о котором вы говорите, такого солдата уже нет, господин генерал. Нет таких и в вашем корпусе. Есть солдаты, которые хотят думать.
– Не полагаете ли вы, господин полковник, что знаете моих солдат лучше, чем я?
– Полагаю, господин генерал. И в этом нет ничего удивительного. Мне, совeтскому офицеру, легче понять душу простого солдата. Поэтому я утверждаю, что ваши солдаты желают настоящей дружбы с нами, иначе их не заставил бы никто проливать кровь сейчас за наши общие интересы. Разумеется, вы не хотели бы этого, как не желаете того, чтобы румыны и венгры жили в вечном мире и дружбе. Вы сознательно закрываете глаза на тот факт, что ваши офицеры жестоко избивают венгерское
– Мадьяры - наши исконные враги. Они и для вас враги такие же, как и для ваших румынских союзников...
– Такие же враги, какими еще вчера являлись для нас наши сегодняшние румынские союзники. Именно поэтому мы решительно против вашей междоусобицы.
– Демин видел, как от его слов морщится и сжимается этот генерал, против своей воли ставший нашим союзником.
– Я - румын, господин полковник, и превыше всего ставлю национальную честь своего народа, - патетически проговорил Рупеску.
– Мадьяры оскорбили эту честь, и моя совесть не позволяет мне быть к ним снисходительным. И я... И я никому не позволю...
– Успокойтесь, пожалуйста. И разрешите мне усомниться в справедливости наших утверждений.
– Как вам угодно, - сухо пробормотал генерал.
За окном, у крыльца, громко разговаривали румынские солдаты из генеральской свиты. Они говорили о русских, говорили без устали, неутомимо. Русские по-прежнему возбуждали в них острый, иногда пугающий и всегда смутно обнадеживающий интерес. Румынам было непопятно, отчего русские не дают им бить мадьяр; непонятным было много из того, что делали советские солдаты. И все же румыны чувствовали, что с приходом советских поиск в их страну одновременно ворвалось что-то новое, возбуждающее, отчего должно произойти какое-то важное изменение, и они догадывались, что это изменение - к лучшему. Повинуясь внутренней, еще не совсем ясной, но сильной воле, они все более проникались уважением к советским бойцам - ко вчерашним своим врагам, о которых им все время говорили только плохое. Так же как когда-то у Георге Бокулея, в душе румынских солдат пробудилась и росла, тревожа мозг и сердце, непопятная сила, которая готова была вырваться наружу потоком сердитых, негодующих слов к тем, кто их так долго обманывал. Солдаты были охвачены чем-то могучим, совершенно незнакомым, еще до конца не осмысленным и не осознанным ими, но уже не столь пугающим, как раньше. Они переживали состояние детей, перед которыми впервые открывался огромный, неведомый, захватывающе манящий и прекрасный мир. И то, что боярин Штенберг был убит рукою какого-то их товарища, что еще утром беспокоило их и пугало, казалось преступным, - теперь представлялось закономерным, неизбежным и даже необходимым, как закономерным, неизбежным и необходимым было все то, что совершалось сейчас на их глазах.
Прислушиваясь к солдатскому гомону за окном, Демин, по-видимому, думал как раз об этом.
– И вам не уничтожить уважения ваших солдат к моей армии, к моей стране, - продолжал полковник, - как бы вы ни старались это сделать. Я должен, как представитель советского командования, заявить вам, господин генерал, что вы и ваше правительство не выполняете условий перемирия. Румынская армия, в том числе и ваш корпус, господин генерал, до сих пор заполнены ставленниками Антонеску, явными и тайными агентами Гитлера. Сторонников Антонеску, офицеров, вы повышаете в должностях, а его противников, друзей румынского народа и Советского Союза, всячески терроризируете. Демократически настроенных офицеров вы увольняете из армии или разжалываете в рядовые...
– Это неправда!
– Нет, это правда. Вот свежий факт. Почему вы сегодня отдали приказ об отстранении от должности командира взвода Лодяну? Не потому ли, что он из
– В его взводе скрывался и скрывается солдат, убивший ротного офицера - лейтенанта Штенберга. Лодяну отказался помочь следственным органам обнаружить этого негодяя.
– А зачем вы распорядились об увольнении командира роты Мукершану? Он что, тоже был причастен к убийству?
– Мукершану вел вредную пропаганду среди солдат.
– Призыв к дружбе с СССР им считаете вредной пропагандой?
Припертый к стене, Рупеску молчал.
Демин колюче посмотрел на него, сказал:
– У меня к вам больше нет вопросов, господин генерал, - и, не попрощавшись, вышел на улицу. Он быстро направился в штаб своей дивизии.
3
После занятия города советскими и румынскими войсками Мукершану, еще утром сдавший роту другому офицеру, решил посетить шахтерский поселок, раскинувшийся за смутно маячившими невдалеке многочисленными копрами. В километре от поселка он встретил группу углекопов, сидевших на валунах и о чем-то угрюмо разговаривавших. За плечами шахтеров были приторочены котомки, в руках - посохи.
– Куда это вы собрались?
– спросил Мукершану, присаживаясь рядом с шахтерами.
– А вы кто будете? И какое вам до нас дело?
– в свою очередь спросил пожилой рабочий, откинув с головы брезентовый капюшон, которым укрывался от мелкого холодного дождя, спустившегося с какой-то приблудной тучки.
– Есть дело, коль спрашиваю.
Шахтеры с ленивым любопытством посмотрели на незнакомца, почуяв в его голосе неподдельную заинтересованность.
– Кто же ты, однако?
– переспросил все тот же пожилой углекоп.
– Солдат. Не видите, что ли?
– Видим. Мало ли их тут бродит! Интересуетесь только вот зачем?
– Сам рабочий. Вот и интересуюсь. Все по профессиональной привычке поглядели на руки Мукертану. Удовлетворенные, загудели:
– Не обманываешь, похоже.
– А зачем мне вас обманывать?.. Покидаете, значит, шахты?
– Мукершану нахмурился.
– Эх вы!..
– Какое, однако, твое дело?
– разозлился пожилой шахтер, который, по-видимому, был тут за главного. Мукертану подозревал, что это по его инициативе рабочие собрались в свое странствие.
– А ты зря сердишься, старик. Я плохого вам не сделал. Но только настоящий шахтер свою шахту не оставит.
– Свою?.. А ты погляди на нее!
– все более раздражаясь, воскликнул рабочий.
– Купаться в ней, в шахте-то? Уж больно вода черна; ты бы сам попробовал.
– Воду можно выкачать.
– Пусть хозяин сам качает. Сумел залить - пусть и откачивает. А мы с голоду не хотим умирать... Да что ты к нам прицепился?.. Откуда ты объявился? Пошли, чего его слушать!..
– Я сказал откуда. А ты зря, старик, торопишься. Батраками, что ль, к помещику? Не советую - плохой это хлеб. Возвращайтесь-ка к себе на шахту и принимайтесь за дело. Так-то оно будет лучше.
– Хозяину капиталы скоплять? Нет уж, хватит.
– Не хозяину, а себе, - спокойно возразил Мукершану и быстро сообщил: - Ваши будут шахты, поняли?
Рабочие недоуменно зашумели:
– Как бы нe так!
– Вырвешь у них - руки пооборвут.
– Не пооборвут. Коротки теперь у них руки.
– Мукершану приблизился к пожилому рабочему, доверительно заговорил: - Что ты косишься на меня? Где это ты видел, чтобы рабочий обманывал рабочего? Вот возьми, почитай!
– и Николае показал шахтеру документ, в котором указывалось, что он, Мукершану, рабочий с завода Решицы, является членом Румынской коммунистической партии.
– Ну, что ты скажешь на это, старина?