Пути-дороги
Шрифт:
Аким усмехнулся.
– Не только в ней дело. Все разведчики обрушились на парня, и это на него подействовало сильнее всего. Пожалуй, надо посоветовать Камушкину не проводить собрания, хватит с него и этого.
– Ты - умница, Аким,
Вскоре разговор их перешел в другую область. Мечтатель и романтик, Аким любил пофилософствовать. Часто втягивал в спор Шахаева. Сейчас разговор их начался с честности и правдивости человека, вернее с воспитания таких качеств в людях. Совершенно неожиданно для Шахаева Аким заявил:
– Иногда беседуешь с человеком и видишь, что он врет тебе без всякого стеснения, самым наглым образом, А ты сидишь и слушаешь,
– Чепуха!
– не дождался Акимова вывода парторг.
– Человек, увидевший вруна в своем собеседнике и не сказавший ему об этом прямо, а делающий вид, что верит его вранью, совершает такую же подлость, как и тот, кто говорит неправду. Жуткую глупость ты сморозил, Аким! Да ведь ты сам не придерживаешься выдуманного тобою вот только сейчас, так сказать, экспромтом, правила. За безобидное вранье Ванина и то ругаешь! Ну и нагородил!..
Аким нес явный и несусветный вздор, который было обидно слышать от такого умного парня.
– Учитель ты, Аким, а договорился до ерунды!
– с прежней горячностью продолжал Шахаев.
– Твоей методой знаешь кто пользуется?
– Кто?
– спросил Аким.
– Геббельс. Он врет без устали. А немцы, разинув рты, верят ему. К счастью, не все, но верят. Согласно твоей философии - лучше было бы ее назвать филантропией, - Геббельс должен был уже давно устыдиться и перестать брехать. Но он не перестает. И не перестанет, конечно, до тех пор, пока ему не вырвут язык... Капиталисты и помещики веками обманывают народ, нагло врут ему. К сожалению, часть народа еще верит им, что только на руку эксплуататорам... Подумай, до чего ты договорился, Аким! А это, знаешь, идет все от твоего неправильного понимания гуманизма. По-твоему, все люди -братья. И Семен хорошо делал, что колотил тебя за это. Я заступился за тебя, а зря. Не следовало бы!..
Аким, не ожидавший такого оборота дела, молчал, тяжело дыша. Белые ресницы за стеклами очков обиженно мигали. Лицо было бледное.
– Вам легко быть таким жестоким со мной. А что, собственно, я сказал?.. Ну, не подумал как следует. Что ж из того?..
– Нет, Аким. Я был более жесток к тебе, когда не замечал твоих глупостей. Подумай об этом.
– Хорошо.
Аким пошел от парторга еще более сутулый и неуклюжий.
"Ничего, выдюжит", - подумал парторг, твердо решивший в самое ближайшее время провести партийное собрание с повесткой дня "О честности и правдивости советского воина". Мысль эта окончательно успокоила его. Он вошел в дом и подсел к Пинчуку, который за столиком читал очередное письмо-сводку, полученное от Юхима из родного села. Операция по форсированию Мурешула была почему-то временно отменена, и разведчики два дня отдыхали.
3
С утра с гор подул свежий, прохладный ветер. Солдаты надели стеганки и брюки.
Во дворе Никита Пилюгин и Семен Ванин, сидя на плащ-палатке, чистили свои автоматы. Семен, по-своему привязавшийся к этому мрачноватому парню, как обычно, ("подкусывал" его - "с воспитательной целью".
Никита, видимо, был в хорошем настроении, напевал какую-то песенку, на Ванина не обижался, да, впрочем, и слушал его рассеянно, в связи с чем реагировал на шутки с некоторым запозданием.
– Ты, Никита, - заметил наконец Семен, - как та жирафа. Ноги простудит, к примеру сказать, нынче, а насморк у ней будет аккурат через год, так что...
Договорить Ванину помешали "фокке-вульфы".
– В Гарманешти Маргарите ты тоже пел, а, кажись, она на меня засматривалась украдкой...
– Врешь, на меня.
– Неужели на тебя?
– страшно удивился Семен.
– Чего же это она в тебе нашла?
– А в тебе?
– Ну, я - другое дело...
Еще долго Ванин подтрунивал над Никитой, но тон его был простодушно-снисходительный, не звучали в нем, как прежде, язвительные, злые нотки. Их беседу прервал Забаров.
Федор вернулся из штаба и приказал собираться. В течение последних дней генерал готовил одну небольшую, но важную операцию, в которой должно было участвовать под командованием Ванина отделение разведчиков. Из первого батальона тюлинского полка командование выделило полуроту.
Таким образом, был создан подвижной отряд, командиром которого назначили старшего лейтенанта Марченко, только что получившего повышение в звании. Отряду приказывалось выйти в тыл к немцам в районе большого горного селения за Мурешулом, чтобы облегчить пехотинцам взятие этого селения.
В сумерки отряд уже находился далеко от командного пункта дивизии. Высланные вперед, в горы, разведчики Ванина вернулись и доложили, что путь свободен, поблизости никаких признаков присутствия неприятеля не обнаружено: было совершенно очевидно, что немцы сидели в селе. Ванин сообщил об этом старшему лейтенанту Марченко, и отряд двинулся. Разведчики шли впереди. Некоторое время не отставал от них и Марченко. Он украдкой наблюдал за Наташей, которую Забаров послал с отделением Ванина, и Марченко хотелось кому-то сказать, чтобы следили за девушкой, хранили ее, не пускали в опасные места, но сейчас он почему-то боялся это сделать. Старший лейтенант видел, как она прощалась с Акимом. Марченко даже слышал, как Аким сказал ей:
– Береги себя, Наташа. Ты ведь знаешь...
Теплым, ласкающим взглядом она провожала его высокую тонкую фигуру, согреваемая большим своим неугасающим чувством.
– Наташа, тебе лучше при ячейке управления остаться, - наконец сказал Марченко и покраснел. Она быстро-быстро взглянула на него, поняла все, весело улыбнувшись, тряхнула пышными волосами:
– Нет, я пойду с Ваниным!
И по тому, как она это сказала, и по тому, что она нисколько не смутилась при этой, второй встрече с ним, Марченко, и по веселой, беззаботно-беспечной ее улыбке и особенно по тому, что она разговаривала с ним с той же независимостью, как и со всеми, Марченко, пожалуй, впервые по-настоящему понял, до чего ж он был ей безразличен. И ему стало страшно. Он никогда еще не чувствовал себя столь одиноким.
В горах разгуливал холодный ветер. Сосны и могучие буки шумели. Где-то стучали пулеметы. "А что впереди, что ждет там?" - тревожно думал каждый.
Ущелье кончилось. Поднявшись в гору, разведчики увидели село. Оно горело, подожженное самим противником. Это озадачило Марченко.
– Не оставляют ли немцы его?
– спросил он у Семена.
– Нет, товарищ старший лейтенант. Они зажгли несколько домов, чтобы не быть захваченными врасплох в темноте-то, - высказал свое предположение Ванин, и оно оказалось правильным.