Пути-дороги
Шрифт:
Увлекшись, Кравченко не заметил, как в комнату вошла Нина и осторожно села возле дверей.
Он кончил, опустил смычок и увидел девушку:
— Вы любите музыку, Нина?
— Очень, Владимир Сергеевич. Скажите, что вы сейчас играли?
— Так, знаете ли, собственную фантазию, — смущенно пробормотал он и, прижав скрипку к груди, нерешительно спросил: — Вы на меня, должно быть, сердитесь? — его голос дрогнул. — Я, право, не знаю, как это у меня получилось…
Ей вдруг захотелось звонко
— Чтоб вы, Владимир Сергеевич, не смели больше этого делать! Могли увидеть соседи: что бы подумали?
И, меняя тон, ласково улыбнулась:
— Расскажите что–нибудь о себе, Владимир Сергеевич, или сыграйте, только не такое грустное, а то плакать хочется.
Кравченко, все еще прижимая к груди скрипку, сказал:
— До войны, Нина, я учился в университете… и мечтал о музыке. Мой отец учил меня играть на скрипке. Он говорил, что я буду замечательным скрипачом… Но пришла война… и сделала из меня солдата. Потом наступила революция…
Он помолчал. Опустил руку со скрипкой:
— Газеты кричали о большевистском варварстве, призывали спасать Россию и культуру… Я был в действующей армии. Я искренне тогда верил и в Учредительное собрание, и во многое другое… Мне тогда казалось, что мы сражаемся за народ, за его свободу…
Владимир нервно подошел к окну и распахнул его настежь. В комнату ворвался топот скачущей лошади, и ему показалось, что вместе с ним словно издалека долетел чей–то незнакомый, непохожий на Нинин голос:
— А теперь вы верите в это, Владимир Сергеевич?
Владимир быстро обернулся. Прямо на него строго и выжидающе смотрели глаза девушки.
— Верю ли я теперь? Нет, Нина, былой веры у меня нет.
Подойдя к комоду, Кравченко бережно положил на него скрипку.
— Эта скрипка моего отца, Нина. Вместе с любовью к музыке он воспитал во мне большое чувство, чувство любви к народу. Если б он был жив, он…
Послышались чьи–то шаги, и в комнату вошел молодой высокий казак с нашивками вахмистра на погонах. Нина встала:
— Вот и мой брат…
Кравченко без труда узнал на вошедшем темно–серую черкеску, которую видел сегодня в руках у Нины. Заметив, что брат и Кравченко молчат и настороженно смотрят друг на друга, Нина поспешно сказала:
— Дмитрий! Чего же ты стоишь как вкопанный? Это наш квартирант, Владимир Сергеевич.
Кравченко, шагнув вперед, дружелюбно протянул Дмитрию руку:
— Садитесь, господин вахмистр! Здесь хозяин вы, а я ваш гость. — И, видя, что Нина выскользнула из комнаты, с грустью добавил: — К тому же, очень недолгий.
— Как? Разве вы уезжаете?
— Да, наша дивизия сегодня уходит из станицы.
Кравченко невольно заметил, как в глазах Дмитрия
— Не знаю, правда или нет, но слышал, что будто бы наш фронт прорван и что эта рваная сволочь идет на Армавир. — Дмитрий проговорил это таким искренним тоном, что Кравченко невольно подумал: «Неужели я ошибся?»
— Скажите, вы давно служите у генерала Шкуро? — спросил он.
— Да, мы с его превосходительством старые знакомые. Я у него служил урядником еще в германскую войну.
В комнату вбежала Нина:
— Владимир Сергеевич! Вам из штаба пакет привезли.
Кравченко быстро разорвал протянутый девушкой серый конверт. Писал адъютант генерала Покровского, Николай Бут:
«Владимир! Приходи в штаб. Есть важные новости. Жду».
Кравченко недовольно перечитал письмо — не хотелось уходить, не расспросив хорошенько Дмитрия. Он и сам не знал, для чего ему это нужно, но казалось ему, что Дмитрий совсем не тот человек, за которого себя выдает, и хотелось узнать о нем правду. Поймав вопросительный взгляд Нины, он небрежно сказал:
— Так, ничего важного. Зовут в штаб.
И, надевая на ходу шашку, кивнул Дмитрию головой:
— Еще увидимся.
Штаб дивизии занимал большой каменный дом в центре станицы. Кравченко торопливо вбежал на крыльцо и прошел в конец коридора, в небольшую комнату Николая Бута.
Николай сидел за столом и что–то читал. Увидев Кравченко, он недовольно посмотрел на часы и пробурчал:
— Опять пешком шел! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты денщика с лошадьми к себе на квартиру брал. Садись!
Кравченко сел на койку, стоявшую около окна. Николай в раздумье прошелся по комнате, потом сел рядом с ним:
— Ты, очевидно, слышал уже, что красные прорвали фронт. В прорыв вошла Таманская армия и теперь, по–видимому, уже соединилась с Одиннадцатой армией Сорокина. Нам надо срочно отходить к Армавиру, если мы не хотим остаться в тылу красного фронта. Ясно?
Кравченко молча кивнул головой. Николай продолжал:
— Выступаем завтра утром, твоя сотня назначена генералом в разъезд. Ты выступаешь сегодня ночью — в три часа двадцать минут.
— Но почему же опять моя сотня? — возмутился Кравченко. — Ведь мы только что сменились.
Николай строго сдвинул брови:
— Так надо… В последнее время в дивизии среди нижних чинов наблюдается скрытое брожение… Мы не можем посылать в разъезд малонадежные части. В твоей сотне почти поголовно брюховчане, а их набирал я. — В голосе Николая прозвучала гордость. — Ну, а теперь слушай: ты Семенного, что был у нас, на турецком фронте, помнишь?
Помню, — неопределенно пробурчал Кравченко.